Арлекин. Судьба гения

Слово двигает горы, говорил отец Илиодор. Он будет одним из многих, кто положит кирпич в основание нового здания. Разве не вдохновят на подвиги, не заставят трудиться совокупно, дабы достичь цели, завещанной Великим Петром, – содеять Россию ещё более прекрасной и грозной для врагов, – примеры Истории, разве оставят безучастными сердца читающих деяния великих героев былого, таких, каков, например, был Александр, царь Македонский? Вот как описывает Роллень древнего государя, измыслившего войну против Персии – давнего соперника греческих государств: «Чтобы восприять такое намерение, то надобен был Государь смелый, проворный, привыкший к войне, который бы имел великие замыслы, который бы уже получил себе знаменитую славу своими действиями, который бы не был устрашаем бедствиями, не остановляем препятствиями, но особливо который бы совокупил и соединил под свою власть все Греческие области, из коих ни одна особно не была в состоянии начать предприятие толь смелое, да все имели нужду, дабы действовать согласно, быть покорены одному Главному, кой бы привёл в движение все части сего великого тела, делая их все поспешествующими одной цели и одному намерению. Но Александр был такой Государь». Нет, не могут не задуматься его соотечественники, не сравнить вольно или невольно Александра Великого с Великим Петром и, вспомнив и убедившись в правоте дела Александрова, ещё более поймут величие замыслов Петровых. Нет, не могут не повлиять на людей описанные Ролленем примеры добродетели и жестокости, прямодушия и коварства, трусости и подлинной любви к своему Отечеству! Изменения скажутся нескоро – ведь медленно катит валы времени История, медленно, но неизбежно, а посему они скажутся обязательно, ибо когда облака будут полны, то прольют на землю дождь, и если уж упадёт дерево: на юг ли, на север ли, то там и останется, куда упадёт, – такова мудрость древних. И пробудит в сердцах россиян голос Ролленя, им, скромным переводчиком, пренесенный, потребность в свободной и великодушной деятельности, и изменятся тогда нравы.

Начало положено – открыто Собрание. И хотя нет пока в нём отдела исторического, но за правильное сочтено академическим начальством сперва переводить русские летописи на латынь, дабы весь мир узнал наконец величие истории Российской. С мировой же он познакомит соотечественников, начнёт, подготовит их к восприятию прошлого, преподнеся им Ролленя. Следует сперва изменить, узаконить новый язык, составив Лексикон и Грамматику, и желательно быстрее, как поступил он с новым стихотворством, а тогда уж можно и за родную браться историю, писать её новыми словесами. Предмет сей особо важен – своя родословная, ей бы и объяснять все беды сегодняшние.

А беды, конечно, неисчислимые, страшна ночь чёрная без звёзд и без месяца, как обруч шейный раба: и не удушает вконец, и давит, напоминает ежечасно.

В сентябре сего тридцать пятого года вызвали его вдруг к самому начальнику Тайной канцелярии, генерал-аншефу Андрею Ивановичу Ушакову. Видели они друг друга во дворце, но и словом не обмолвились, и слава Всевышнему, с таким господином лучше б никогда и не знаться накоротке. Ан пришлось. Если честно, так порядком натрясся, пока доехал, да пока в кресло усаживался, да пока суть дела узнал. Генерал-аншеф непрост. Или привычка его пересилила? Нет бы сразу изложить, а то потянул жилы, поучал, выспрашивая. Это, кстати, тоже слову доступно, и очень, очень даже страшно бывает, очень не по себе становится, когда пот холодный на лбу проступает от одного-двух простых словечек…

Ну, а уж как узнал, то даже оскорбился на безграмотность провинциальную. В Костроме по доносу тамошнего человека схватили и, в кандалы заковав, привезли в Москву священника-костромича да дьячка из Нерехты. И всё за то, что переписывали его, Василия Кирилловича, песнь, в Гамбурге сочинённую. Да ещё какое к ним обвинение приложили – оскорбление Высочайшего имени! Словцо «императрикс» их напугало, неучей. Пришлось для Андрея Ивановича бумагу писать объяснительную, что-де так по правилам поэзии положено, ибо иначе в размер не впадало. И не оскорбление, а превознесение имени её сие есть. А то посчитали за мужской род, за намёк и чуть две головы не сгубили.

Но если вдуматься крепко, то и начальники разыскные сами хороши: ведь Семёну Салтыкову московскому, что запрос прислал и, пока бумага ходит, на гноевище людей содержащему, сам Василий Кириллович в феврале тридцать первого года песнь подносил. Знал ведь, что не поклёп, а испугался субординацию не соблюсти – разряд дела шибко важный, – вот и заслал в столицу. А тут Андрей Иванович тоже не спешил, да ещё и отписку попросил, чтоб дело закрыть. Людей пообещался не неволить, глянул хитро на прощание и отпустил с миром. А ведь из-за такого бескультурья, из-за ерунды такой могло бы… Страшно подумать!

Нет! Обязан он перевести Ролленя, просто-таки обязан. Как ни велика, как ни тяжела работа, но труд прилежный всё побеждает. Здесь согласен он с Телеманом, абсолютно согласен.