Арлекин. Судьба гения

– Я знаю, – резко оборвал его Василий. – Я знаю, я держал эту бутыль, – он был абсолютно уверен в утверждении, – когда мне было пять лет. У нас их называют птица-баба.

Наконец-то была найдена тема для беседы. Бидлоо заметно оживился. Да, да, это удивительно, действительно удивительно, что стоящий против него молодой секретарь русского посланника знавал и помнит недавно скончавшегося Корнелия Лебрюна. Да, да, удивительная вещь судьба…

– Значит, ты родом из Астракхани? – так это кашлянуло в латинизированном кабинете. – Жаль, жаль, Корнелий был бы очень рад. А знаешь ли ты, что он успел издать свои путевые впечатления? Изволь, я ссужу тебя книгами, а ты возвратишь мне их при случае… Какое неудобство? Расстояния у нас в Голландии не чета российским, – блеснул он эрудицией. – Кстати, – причмокнул от радости губами профессор, поймав удачную мысль, – мне было бы очень полезно услышать твоё мнение как жителя тех мест, аборигена, так сказать. Ведь я собираюсь в ближайшем будущем переиздать свой капитальный труд вместе с дневниками, письмами и всем наследием моего талантливого друга-путешественника, и, если бы Российская Академия наук пожелала субсидировать издание и принять посильное участие в работе, возможно дополнив своей вводной статьёй, или какой-либо иной, или приложив особую карту, я был бы только признателен моим российским коллегам. Посему прошу тебя передать официальное предложение герру графу Головкину, а он пускай свяжется с Петербургской академией. Смотри, я полагаюсь на тебя.

Василию ничего не оставалось, как взять книги и благодарственно поклониться.

Дальше шли наставления. Василеус хочет укрепить познания в словесных науках и философии? Тогда ему безусловно следует ехать в Париж. Центр этой громкозвучной учёности обретается там. Вот если бы юноша пожелал вкусить от древа анатомии, то профессор непременно удержал его в Лейдене – парижане слишком суетны, а немцы, ну немцы… с ними имеется целый ряд несходств по сугубо практическим вопросам. Он не станет утомлять непосвящённого, тем более что, кажется, молодой человек уже и не слушает его.

Расставались тепло. Кланялись друг другу. Слуга отворил дверь, и герр профессор ещё раз повторил, что ждёт скорого ответа – оценки книг. Верно, он и допустить не мог, что Василий не разумеет по-французски, не знает языка литературы, на поприще коей желал бы преуспеть, – языка, на коем, кстати, были написаны Лебрюновы сочинения. Словом, всё складывалось к тому, чтобы его изучить…

Перед сном он листал тома и нашёл гравюру. Не очень похожую, рисованную откуда-то издали, но понятную знающему глазу. А то, что «ситэ» сродни итальянскому «читта» и латинскому «цивитас» и означает «город», он легко понял и порадовался своей сметливости – языки вообще давались ему легко.

Он смотрел на преувеличенно острые шпили, на неверные пропорции зданий на картинке. Он вспоминал «пелеканидэ» в бутыли, естественное удивление герра Бидлоо и свой полуденный город, жаркий и пыльный уже сейчас, в раннем мае, пышные сады за Кутумом, обсыпанные белыми, розовыми и пурпурно-красными цветами плодовых деревьев. Улицы, рыбный рынок, базары – грязные, шумные… и родные несказанно. Город не забытый, не забытый, но покинутый, как будто навсегда. Он вспоминал Астрахань, отца, совсем, верно, уже согнувшегося, несчастную, обделённую судьбой Федосью – ни мужнюю жену, ни вдову. Пять лет назад… За всё время удалось лишь одно письмо отправить с купцами, но ответа не пришло, и он замолчал, втайне радуясь, – боялся, что отзовут. Боялся, стервец! Как всегда, он корил себя, таким образом успокаивая совесть, и искренне жалел их – брошенных, на краю света живущих, у самых южных границ бескрайней России. Живущих ли? Да и где она теперь, Россия? За морями, за долами, как некогда Голландия детства…

5

Полномочному министру, тайному советнику графу Ивану Гавриловичу Головкину[18] при его миссии нужен был отнюдь не секретарь, а канцелярист. Видимо, Коробов в Москве напутал с должностями, неточно поняв просьбу-приказ графа. То, кем он стал в Гааге, в Москве звучало бы как переписчик – должность Тредиаковскому весьма знакомая. В Голландии же, в маленькой русской колонии, да и в быстро перенимающем заморские нововведения Петербурге обыденное облекалось в наисовременные одежды. Василия такое неожиданное обстоятельство нисколько не задело – о! он согласился бы с любой работой, лишь бы она задержала его в крепком двухэтажном особняке с множеством комнат, пышным, но крохотным садиком, спрятавшимся за стенками посольской резиденции от каменной, не терпящей зелени улицы Гер-Гракх.