Арлекин

Голос его прозвучал как эхо Ашера, столь полное скорби, что у меня перехватило горло непролитыми слезами.

— Деритесь, черт побери! — Клодия подскочила к краю сцены, по ее лицу текли слезы. Ее чувства были напоказ, и казалось, что она испытывает просто физическую боль. — Деритесь ради нас! Нечего падать кверху брюхом и подставлять горло этой гадине!

К Ричарду подошел Малькольм:

— Сражайся ради нас, Жан-Клод. Сражайся ради нас, Анита.

Он посмотрел на Ричарда, и вдруг у Ричарда стал в кожаной маске неправильный вид. Не крутым он смотрелся в кожаном прикиде, а видно стало, что именно он делает. Он прятался. Все мы стояли на виду, и только враги и Ричард прятали от мира, кто они. Малькольм стиснул его плечо:

— Сражайся ради нас, Ульфрик. Пусть не погубят нас всех твои страхи и сомнения.

— Я думал, что кто-кто, а ты поймешь, почему я не хочу их касаться, когда они собирают единственную силу, которая есть у нас для битвы вот с этими.

— Я чувствовал, что сегодня пробудила Анита со своим триумвиратом. Эта была дружба и любовь, чище которой я никогда не знал. Я начинаю верить, Ульфрик, что ardeur — самоцвет с многими гранями, но ему нужен свет, чтобы сиять.

— Что это за ерунда? — спросил Ричард со злостью и досадой, оттолкнул руку Малькольма и посмотрел на Дамиана. — Тебе же пришлось испытать худшее из этого?

Дамиан просто посмотрел на него.

— Чтобы пожать благо, приходится принимать зло вместе с добром. Я не могу этого сделать, не могу. — Он посмотрел на меня. — Прости, я не могу идти туда, куда ведет эта дорога.

— И что, ты думаешь, мы будем делать, Ричард? — спросила я.

— Что вы всегда делаете. Трахать все, что шевелится.

— Она не секс предложила моей конгрегации, но дружбу.

— Но на этом же она не остановится. Так никогда не бывает. — Он посмотрел на Малькольма и сказал: — Ты просишь меня сделать то, чего не сделал сам никогда.

Малькольм кивнул:

— Ты прав. — И кивнул снова. — Ты абсолютно прав. Я держался своей высокой морали, я был так уверен, так глубоко уверен, что я прав, а Жан-Клод не только не прав, но он — зло. Я говорил Аните страшные вещи, я говорил ей, что она блудница и ведьма. Так и еще хуже я называл подданных Жан-Клода перед моей паствой. Но моя праведность не могла их защитить.

— Я знаю, — кивнул Ричард. — Анита спасла мою мать и моего брата, спасла им жизнь, но делала ужасные вещи, чтобы успеть это сделать. То, что я до сих пор считаю аморальным, недопустимым, и каждый день я должен жить с мыслью, что если бы я там был, я бы помешал Аните пытать того человека. Я не дал бы ей обесчеловечить ни себя, ни его. Я держался бы своей высокой морали, а моя мать и мой брат Даниэль погибли бы. — Слезы блестели в на его лице, удержанные кожаной маской. — Я так всегда был в себе уверен, и Райна не пошатнула моей веры, только укрепила в ней. Но Анита, но Жан-Клод, только они заставили меня усомниться во всем.

Я чуть отодвинулась от Жан-Клода, касаясь его, потому что прервать прикосновение не решалась. Если сомнения даже при прикосновении так сильны, трудно себе представить, что было бы в ином случае. Мы бы просто погибли.

— Мой крест еще действует, Ричард. Он горит священным светом, Бог не оставил меня.

— Но ведь должен был, — возразил он. — Должен был, разве ты не видишь? Если то, во что я верю, правда, если правда то, во что ты — по твоим словам — веришь, то крест на тебе гореть не должен. Ты столько заповедей нарушила, ты убивала, пытала, блудила — а крест на тебе еще действует. Не понимаю.

— Ты хочешь сказать, что я — зло, и Господь должен отвернуть от меня лицо свое?

Даже маска не могла скрыть, как свело его лицо судорогой эмоций, и слезы наконец потекли струей.

— Да, это я и хочу сказать.

Я смотрела на него, понимая, что отчасти дело в вампирских силах, воздействующих на его мозг, но силы Коломбины, очевидно, могут только вызвать то, что в тебе уже есть. Отчасти Ричард сам верил в то, что говорил.

— Ma petite…