Арлекин

Будто горячая, жгучая жидкость потекла по моим жилам. Я горела изнутри, но я знала, что это за жар: это зверь, волчица. Теперь я понимала, какой жар сжигает ликантропов ближе к полнолунию — это горит их зверь. Новая боль, общая для меня и для моей волчицы, будто и она тоже горела.

Я не заметила, как вылетела дверь — увидела только, что вокруг нас полно охранников. Но я ничего не слышала, кроме ударов пульса и биения сердца прямо в голове. Охранники вцепились в Ричарда, пытались вырвать меня из его рук, но он не отпускал. Наконец чей-то кулак ударил его в лицо, хлынула алая кровь, и его зверь залил и его, и меня.

Огонь полился у меня из-под ногтей, я подняла руки к лицу, гадая, откуда там взялся огонь, но это была кровь. Она текла жгучим дождем — из-под ногтей.

Тело Ричарда ощущалось как густая вода — тек мех, сдвигались мышцы, и его зверь был будто связан с моим, так что когда он шевелился, тянул за собой мою волчицу. В крови и огне тянул ее прочь из моего тела. Я готова была все сделать, на что угодно согласиться, лишь бы прошла эта боль. Я уже не думала о том, что если перекинусь, потеряю моих леопардов. Я не думала о том, что Ричард победит. Я ни о чем не думала, только одна мысль из всех осталось: «Пусть перестанет, о господи, пусть перестанет!» И если кто-нибудь сказал бы мне, что единственный способ это прекратить — стать волком, я бы не стала спорить, я бы схватилась за такую возможность — лишь бы перестало!

Подобно прохладному утешительному ветру, вдруг ощутила я силу Жан-Клода. Было больно, волчица пыталась уместить свои клыки и когти в мое намного меньшее тело, но стало лучше. Ко мне вернулся слух, и я услышала окружающий хаос: крики, возгласы и перекрывающий все голос Клодии:

— Ульфрик, прекрати!

Голос Жан-Клода возник у меня в голове — и у Ричарда, потому что Ричард был рядом.

— Мои метки держат ее в человеческом облике, Ричард. Ты можешь только уничтожить ее.

— Она моя! — взревел Ричард. Он стоял надо мной — я даже не помню, когда упала. И он больше не был человеком — он стал киношным человеко-волком, только мех у него был коричного цвета, и был он очень даже самцом, а не бесполым кукольным существом из кино. С моей позиции все в нем казалось чудовищно огромным — отчасти ракурс такой был, отчасти от боли.

Волк внутри меня растягивал мое тело, пытаясь выпустить когти из-под моих ногтей. Вытянуть больше тела, чем я могла ему дать. Но теперь я могла дышать — спасибо Жан-Клоду, — и это дыхание я пустила на крик. Наконец я могла кричать от боли, визжать, и чем-то это помогло. Я все еще была человеком, я могла говорить.

— Неееет! — орала я.

Надо мной появился Клей с перепуганным лицом.

— Анита, отдай мне своего волка!

Когтистая лапа дернула его назад, прочь с моих глаз — это Ричард оттащил его.

— Нет! Волки моей стаи не будут мне мешать!

— Не твоей стаи, — раздался голос Жан-Клода уже поблизости. — Стая моя, ибо все твое принадлежит мне. По закону вампиров это мои волки, а не твои.

Я обернулась и увидела его в дверях — красивого, холодного, и глаза блестят холодным огнем. Я протянула к нему окровавленные руки:

— Спаси меня!

Вдруг Ричард взвился в воздух — телохранители не успели увидеть, никто не успел. Он налетел на Жан-Клода, и они выкатились за дверь, в спальню.

Клей оказался рядом со мной — окровавленный, и непонятно, то ли ранен, то ли просто измазался.

— Дай мне твоего зверя, — сказал он.

Он нарушал прямой приказ своего Ульфрика, но сейчас мне было все равно. Я схватила его за руку, он прижался к моим губам, давая мне целовать себя. До того, как я ощутила, что волк выливается у меня изо рта, и я задохнулась шерстью и кровью и прочим, что не могло быть настоящим. Я задыхалась, а Клей прижимался ко мне, хотя тело его пыталось вырваться. Он заставил себя оставаться рядом, принять моего зверя, но не дергаться от боли он не мог. Я знала, как это больно, и чувствовала свою вину, но я не перестала.

Его тело взорвалось надо мной, густое и мокрое залило мне глаза, и только руки сообщали, что надо мной сейчас шерсть и мышцы. У меня тело еще болело, но волчицы не было, она ушла, оставив дыру в сердце, пустоту там, где должно что-то быть.

Чья-то рука стерла слизь у меня с глаз, и я проморгалась, увидела лицо Рафаэля. Он плакал. Никогда я такого раньше не видела, и теперь испугалась. Что может заставить плакать Рафаэля? Что такое случилось?

В соседней комнате затрещали выстрелы — громко, чертовски громко. Я села — и рухнула обратно на спину.

— Помоги, — попросила я Рафаэля.

Он поднял меня на руки как ребенка и вынес в соседнюю комнату. Я не протестовала — слишком соображала медленно, но то, что я увидела в спальне, сказало мне, что мы все протормозили.