Арлекины и радуги

Сделал еще попытку – в выходной с утра пораньше купил билет в Музей истории искусств, занял в зале Брейгелей красный диван перед «Крестьянской свадьбой». Вера не пришла ни в то воскресенье, ни потом – Костя ждал ее трое выходных подряд. Наплевав на гордость, начал звонить ей, но она не отвечала, похоже, заблокировала его номер.

Костя не понимал, за что наказан, злился на нее и на себя – за то, что не может забыть. Сначала история с преображением казалась ему дурацкой: могла бы просто сказать «я Вероника Седых, ты меня не помнишь?» Нет же, устроила целую интригу! Потом вспоминал их разговоры, Верин смех, манеру убирать волосы за ухо. Ее бескомпромиссность, их ночи вдвоем, головокружительный запах золотистой кожи. На этом ему становилось по-настоящему больно, всякое раздражение проходило, и хотелось одного: снова увидеться с ней. Костя запрещал себе про нее думать, но ничего не мог поделать, думалось все равно.

Воспоминания о ней подстегивали работу, Костя репетировал с артистами, проживая свою историю снова и снова. Развязка «Мнимой садовницы» дарила ему надежду, в основном поэтому он и выбрал именно эту вещь. Опера была, может, и незрелая, но в ней чувствовалась горячность человека очень молодого, которому будущее сулило массу открытий. Солистов Мейер пригласил для него тоже молодых, но уже с опытом и с европейской славой.

В конце сентября Косте принесли на утверждение афишу. Белая виньетка La Finta Giardiniera выступала из синевы неба в мелких точечках звезд. Небо делила пополам призрачная радуга, под ней арлекин в клетчатом трико и маске обнимал даму в кринолине. Дама отворачивала от него нежное личико, арлекин тянулся губами к ее щеке.

За ними убегал к горизонту сад, резвился карнавал и взлетали вверх брызги фейерверков. Деревья отбрасывали на землю кружевные тени, вся картина дышала сказкой. Костя в очередной раз восхитился безупречной работой венских оформителей, поставил на афише свою подпись.

В следующий раз он увидел ее буквально через день: на рекламной тумбе перед театром. А на следующей неделе афиши «Мнимой садовницы» были развешаны уже по всему городу. Премьеру рекламировали с размахом, фамилия Садовничий не сходила с уст публики и журналистов. Он дал несколько интервью, в том числе одно совместное с Мейером, после финального прогона.

Когда журналисты разъехались, они с Мейером прошли в пустой зрительный зал, сели в партере. Рабочие выносили из оркестровой ямы стулья, еще несколько человек возилось на сцене с декорациями. Занавес был наполовину закрыт, на нем парогенератором отглаживали золоченое шитье.

– Ну что же, все идет прекрасно, – сказал Мейер, разворачиваясь к Косте. Их разделяло пустое кресло – Мейер специально сел так, чтобы оставалось расстояние.

– Но решать будет публика, – ответил Костя.

– Венскую публику я знаю, – Мейер говорил уверенно, по-хозяйски, – и ваша постановка полностью в ее вкусе. Признайтесь, вы ведь схитрили?

Костя широко распахнул глаза, но Мейер на уловку не поддался:

– Да-да, схитрили! Ваши предыдущие работы – и в Москве, и в Берлине, – были очень современными. Постмодерн, я бы так назвал. И вдруг вы делаете совершенно классическую, но очень свежую постановку. Для публики, уставшей от изобретательства, это просто подарок. Как сказал ваш Темирканов: опера выживет, если ее не убьют режиссеры? С вами она выживет абсолютно точно. Вы – стратег, и мне это нравится.

– Что же, скрестим пальцы и пожелаем «Садовнице» удачи.

– Уверен, так и будет. Пора рассылать приглашения. Часть я подписал, но фрау Эдлингер, наверное, вы захотите пригласить лично?

Костя вздрогнул: как признаться, что он не знает Вериного адреса? Мейер заметил, что он колеблется, и добавил:

– Пойдемте ко мне, подпишете и секретариат отправит.

У себя в кабинете Мейер перебрал стопку конвертов, достал нужный и протянул Косте. Тот, стараясь сделать это незаметно, глянул на адрес и чуть не рассмеялся: ну конечно, Донауштадт! Официальные приглашения посылают не домой, а на службу, как он не сообразил!

Костя вытащил из конверта нарядную открытку с той же картинкой, что на афише, и текстом на немецком. Взял ручку, задумался на секунду, и дописал: «Пожалуйста, приходи», – а потом поставил внизу свой росчерк.

Глава 12

Квартира на Кертнерштрассе была заставлена коробками – Вера переезжала. Она вызвала службу, занимающуюся переездами, и ей привезли большие картонные кофры с перекладинами для вешалок, чтобы не помялись платья, отдельную упаковку для дорогих мелочей – фарфора и бронзы. Что-то из этого ей дарил Магнус, что-то она покупала сама, и сейчас оказалось, что вещей набирается немало – на средней величины грузовичок. Он уже заехал в подземный гараж, и грузчики сносили вниз коробки.

Когда кузов заполнился, и машина уехала, Вера оглядела квартиру, прощаясь. Кажется, ничего тут и не изменилось: в монументальном интерьере не появилось заметных пробелов. Странно, насколько малый она оставила по себе след – словно и не жила тут.