Армада

Впервые Юпитер снизошел до смертных, спустившись к ним на палубу! Ах как оглушительно салютовала Армада его появлению специально оставленными для подобных случаев холостыми зарядами. Какой звон стоял в ушах простых оборванцев, когда мимо них торжественно проходили ряды морпехов-волынщиков. За гвардейским караулом следовали императорские барабанщики, за барабанщиками – знаменитый оркестр, гремевший на всю ивановскую литаврами и усердно наяривающий новый гимн «Нам радость явили Небеса». Священники следовали за оркестром. Лама сверкал и сиял подобно солнцу. Он уже прославился сочинением собственной притчи о мудром слоне и глупом тигре, в которой под слоном вывел того, кого именовал теперь с постоянным почтением самим Майтрейей. («Ай да ловок лама!» – воскликнул на это пьяный по такому случаю Главный механик.) За священниками выступали статс-дамы, научившиеся танцевать и грациозно кланяться. (Купирование хвостов давно уже превратилось в рутину. Виртуозы пластической хирургии создавали для двора настоящих красавиц.) Затем по натертой до упомрачительного блеска палубе простучали своими башмаками и жезлами церемониймейстеры, гусиным шагом прошлась личная охрана Божественного, проследовали Командир корпуса морской пехоты и Первый флаг-капитан – несколько пошатнувшееся в своих позициях, но все еще всемогущее «око государево». И уже после шляхты и верного мамелюка выступал Единственный, с единственной серебряной шпорой на правом сапожке. Отзвучали гимны, поутих животный рев личного состава, бескозырки и фуражки вновь оказались в руках бросавших – и всеобщий молебен начался. Старались попы и ксендзы, не отставал от них мулла, раввин, кажется, перекричал всех – за его спиной во время эмоционального выступления скрипка попросту изошлась на визг.

Дискуссия между сторонниками и противниками деторождения превращалась в простую формальность, однако Божественный не торопился. Круг избранных вновь поднялся на мостик. К позолоченному старикану придвинули плетеное кресло. Главврач, благоразумно не вмешиваясь в суть проблемы, потирал руки – его новое снадобье от подагры оказалось весьма эффективным средством. Божественность блаженно щурилась после приступа, столь быстро излеченного, и позволила себе надеть сапожки, а не широкие «вьетнамки», как частенько бывало ранее.

Идейные противники кровосмешения не на шутку волновались, но держались молодцами. Уже знакомый всем анестезиолог выступил вперед.

– Я бесконечно готов повторять лишь одно, ваша Божественность, – решился высказать резкое мнение лидер маленькой, но весьма воинственной партии. – Я достаточно стар и ничего не боюсь, – оговорился он на всякий случай. (Первый флаг-капитан застонал от бессилия, оглядываясь на патрона, но Его Божественность на эти слова лишь царственно отмахнулся.) – Только представьте себе стаи недоразвитых, угрюмых и жестоких тварей, у которых невесть что на уме. Они заполонят корабли, но, увы, окажутся совершенно неспособными к управлению. Не сомневаюсь, мы произведем выродков, годных лишь на то, чтобы, как и их мамаши, лазать по реям и забираться в каждый открытый люк. Мы намучаемся с этими стадами и обречем себя на смерть в окружении недоразвитых отпрысков. А может, случится ужасное – нам просто-напросто не дадут умереть собственной смертью! И пусть вас не обманывает облик человеческий, приданный этим химерам всякими экспериментаторами! – Врач кивнул на новорожденного человекообезьяненка, который ворочался и похрюкивал в своей титановой колыбельке.

В отсеках и на палубах сделалось настолько тихо, что во всех динамиках раздался вдруг совершенно посторонний шепот: «Вам не бывает грустно от Моцарта, друг мой?» – «О да, двадцать третий концерт для фортепьяно с оркестром!..»

Интеллектуалы вмиг осознали, что их слушают, и заткнулись. Дискуссия продолжилась.