Армагеддон. 1453

– Григорий, ты смотрел на гавань? Ты заметил разницу?

Он посмотрел. На первый взгляд ничего не изменилось. Генуэзцы все еще готовились к отплытию. Теперь, когда Джованни Джустиниани Лонго был погребен в простой могиле на острове, у наемников не было причин оставаться. Они предлагали своему товарищу койку и договор на следующую войну. Но Григорий покончил с убийствами. И он не мог оставить Лейлу – и женщину, которая сейчас так взволнованно указывала на гавань.

– Разница есть, – сказала София. – Вон там, рядом с караккой Командира. Вон та трирема. Она пришла сегодня утром.

В этом не было ничего особенного. С начала осени в гавань постоянно заносило разные суда.

– Какие новости? – спросил Ласкарь; первый вопрос каждого, хотя новости были всегда теми же – слухи о бедствиях, резне, осквернении.

Он был удивлен – сначала ее улыбкой, потом словами:

– Ею командует грек. Флатенел.

Григорий уже собирался сказать, что знает его, но София торопилась дальше:

– Но он не сбежал из города. Он принес вести, от моего дяди, среди прочих. Ибо его послали с ними. Послал новый правитель. Мехмед просит всех жителей Константинополя вернуться.

Ласкарь фыркнул:

– Неужели ему мало рабов и он хочет больше?

София нахмурилась.

– Нет, Григорий. Султан издал ираде. В нем говорится, что он желает вновь сделать город великим. И хочет, чтобы все люди помогли ему в этом.

– Так он говорит? – вздохнул он. – София, ты знаешь Турка. Он скажет все что угодно, лишь бы получить желаемое.

– Что? Еще рабов? Ты сам сказал, что больше ему не нужно. – Ее голос стал тверже. – И с чего бы Флатенелу, благородному человеку из города, поддерживать врага, если он сам в это не верит? Нет, – женщина подняла руку, не давая ему прервать ее, – не надо снова возражать. Ибо ты явно не видишь, что это значит.

Она выпустила его руку, которую все еще держала, развела руки шире.

– Это значит, что я могу вернуться. Я могу вернуться и отыскать свою Минерву.

– Ох, София…

Григорий умолк, видя, как надежда, которую он считал утонувшей в тысячах слез, снова блестит в ее глазах. Во время бегства из Константинополя, плавания на Хиос и проведенного здесь времени он обнимал Софию, когда она рыдала, успокаивал, когда она буйствовала, удерживал, когда она порывалась украсть лодку и вернуться. В конце концов убедил ее в том, во что искренне верил. Ибо он знал турок. Они не брали таких юных рабынь, как Минерва. С ними было слишком много хлопот. Поэтому их просто убивали. И даже если ее каким-то чудом пожалели и угнали в рабство… то девочка уже давно в каком-то далеком городе, учится мыть полы и готовить еду, пока не подрастет и отправится в рабский квартал. Так случилось с женщиной, которая лежала сейчас в доме и боролась со смертью. Так случится и с Минервой – если каким-то чудом она осталась жива.

Григорий думал, что убедил ее.

– София… – мягко сказал он, потянувшись к ней.

– Нет! – Она отступала, пока не уперлась в низкий парапет. – Не пытайся… Не говори… то, что ты говорил раньше. Я видела Минерву во сне. Я молюсь о ней. Я знаю, что она жива. И завтра мы с Такосом отплывем на судне Флатенела и найдем ее. – Она опустила руки, понизила голос: – Ты поедешь с нами?

Вот он и пришел, выбор. Григорий знал, что его предстоит сделать. Он избегал его, погружался в другие дела. Но сейчас, когда он наконец поверил, что Лейла будет жить… здесь, глядя в темные глаза Софии, Григорий не знал, что делать.

Она смотрела, как он протянул к ней руки, опустил. Видела мучение в его глазах, видела, как он смотрит поверх нее. Она видела это и понимала то, что прежде чувствовала лишь мельком, сквозь свою боль: целое, полностью принадлежавшее ей, теперь разорвано пополам.

Она была благодарна парапету, в который упирались ноги. Она не упадет. И пока София ждала, когда к ней вернутся силы, пока смотрела, как глаза, которые любила, ищут ответ в тучах над головой, она понимала: она может вернуть его. Но не станет пытаться. Он выбрал другую. И хотя от этой мысли лоб стал горячим, жар вскоре спал. Ибо она тоже выбрала другого. Но она еще любила его – настолько, чтобы сказать, кого выбрала, уменьшить его боль, которой ему и так уже хватило с избытком.

– Григор, – тихо сказала София, беря его за руку. – Ты не можешь поехать. Я знаю. И мне… – Она сглотнула, вновь обрела голос. – Мне не нужно, чтобы ты ехал с нами. Моя семья по-прежнему там, и те, кто уцелел, уже примирились со своим новым правителем. Нет. – София прижала палец к его губам, чтобы удержать слова, и продолжила: – И у меня есть другая, другая, кому я дала обет: если она сохранит моих детей, я отдам ей свою жизнь. Она сохранила. И я выполню обещание.

Григорий мгновение разглядывал ее, потом заговорил:

– София, ты сейчас говоришь о Деве, верно? Ей ты хочешь отдать свою жизнь?

Она кивнула:

– Да. Святой Матери. Той, что все знает о спасении детей.

Он поколебался, потом все же сказал:

– У тебя есть только Такос. Минерва… ты не знаешь, жива ли она.

Ее лицо осветила улыбка.

– Конечно, жива! – воскликнула София.