"Очень". Но дело было не только в этом. Больше всего на свете Ларри не хотелось остаться в одиночестве, прислушиваясь к звуку удаляющихся шагов. Если он останется один, к нему вернется страх.
Дорган достал небольшой блокнот. "Сколько вас в Зоне?"
"Шесть тысяч", — сказал Ларри. "Каждый вечер в четверг мы играем в бинго, а призом в общей игре является двадцатифунтовая индейка".
"Так ты хочешь в душ или нет?"
"Хочу".
"Так сколько вас?"
"Двадцать пять тысяч, но из них тысяче — меньше двенадцати лет, и их пускают в кино бесплатно. С экономической точки зрения это просто разорение".
Дорган захлопнул блокнот и посмотрел на него.
"Я не могу, парень", — сказал Ларри. "Поставь себя на мое место".
Дорган покачал головой. "Не могу этого сделать, потому что я пока не чокнулся. Зачем вы пришли
"Нам велела идти старая женщина. Матушка Абагейл. Возможно, она тебе снилась".
Дорган покачал головой, но при этом отвел глаза в сторону.
"Я не понимаю, о чем ты говоришь".
"Ну, тогда оставим эту тему".
"Стало быть, ты не хочешь говорить со мной? И в душ не хочешь?"
Ларри засмеялся. "Я так дешево не продаюсь. Пошлите к нам шпиона, если, конечно, среди вас найдется парень, который не превращается в ласку, едва только при нем упомянут Матушку Абагейл".
"Ну что ж", — сказал Дорган. "Как тебе будет угодно".
Он прошел по коридору в свете зарешеченных ламп и закрыл за собой стальные ворота.
Но Ларри не верил этому. Этого просто не может быть.
"Я не испугаюсь зла", — сказал он в мертвую тишину коридора, и ему понравилось звучание этой фразы. Он повторил ее снова.
Он лег на койку, и ему пришло в голову, что он наконец-то почти вернулся на Западное Побережье, только путешествие это оказалось куда более долгим и необычным, чем кто бы то ни было мог предположить. К тому же, оно еще не закончилось.
"Я не испугаюсь зла", — снова произнес он. Он заснул. Выражение лица его было спокойным. Спал он мирно, без снов.
На следующий день в десять часов утра Рэнделл Флегг и Ллойд Хенрид подошли к камере Глена Бэйтмена.
Он сидел на полу, скрестив ноги. Под своей койкой он нашел кусок угля и только что закончил надпись на стене своей камеры посреди изображений мужских и женских гениталий, имен, телефонных номеров и коротких непристойных стихотворений. Надпись гласила:
В коридоре раздалось щелканье каблуков, направлявшихся к нему.
Другие шаги, жалкие и тихие, поспешали за первыми, пытаясь попасть в такт.
Неожиданно артрит стал причинять ему больше страданий. Боль была непереносимой. Словно из него вынули все кости, а образовавшиеся пустоты заполнили битым стеклом. И все же, когда каблуки остановились напротив его камеры, он повернул голову, и на лице его играла заинтересованная, выжидательная улыбка.
"А, так вот вы какой", — сказал Глен. "Вовсе не такой уж бука, как мы думали".
По другую сторону решетки стояло двое человек. Флегг был справа. На нем были синие джинсы и белая шелковая рубашка, мерцавшая в свете тусклых ламп. Он улыбался Глену. За ним стоял человек ниже его ростом и без улыбки на лице. На шее у него был надет черный камень с красной щелью.
"Хочу вам представить моего помощника", — сказал Флегг, хихикнув. "Ллойд Хенрид, познакомься с Гленом Бэйтменом, социологом, членом Комитета Свободной Зоны и последним оставшимся в живых представителем интеллектуального фонда Зоны, с тех пор, как Ник Андрос умер".
"Рад встретить вас", — пробормотал Ллойд.
"Как ваш артрит, Глен?" — спросил Флегг. Тон его был соболезнующим, но в глазах сверкало открытое ликование.
Глен быстро сжал и разжал пальцы, улыбаясь Флеггу в ответ. Никто никогда не узнает, каких усилий стоила ему эта улыбка.
"Прекрасно", — сказал он. "Гораздо лучше, благодаря ночлегу под крышей. Спасибо вам".
Улыбка Флегга слегка потускнела. Глен уловил промелькнувшее по его лицу выражение удивления и гнева. Или страха?