Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Он услышал, проникся и поверил, немного удивился тому, что голос заново внушает ему то, к чему он и сам уже пришел, зато сразу понял смысл много раз слышанного прежде выражения «доживать». Вот оно значит что…

И сразу почувствовал, как ему станет легко, если все его богатое театральное прошлое останется за бортом очередного этапа жизни. Повторял про себя такую новую для себя установку и пытался соответствовать.

Но сперва добился выписки.

Бледнолицый проводил его с легким сердцем и хорошей перспективой не возвращаться. «Ваш лучший врач, — сказал он на полном серьезе, — не я, а вот эти вот палки». Открытие пришло к врачу мгновенным радостным экспромтом, но еще раз нарушать по этому поводу свой сухой закон врач не стал, сила воли за годы многолетних поединков с алкоголем была у него страшная.

Армен отзвонил Артуру, оказавшемуся в Испании, и отправился домой, то есть, на квартиру Артура, к коту Филу Второму и домработнице Алевтине.

Кот чихнул и плотоядно Армену мяукнул. Алевтина слегка смутилась, но поздравила, забросала второстепенными домашними новостями, угостила чаем и, помня о завтрашнем дне, унеслась в парикмахерскую.

Армен взглянул на висевший над столом календарь. До премьеры оставалась неделя, и это было плохо.

Он не будет звонить ни Осинову, ни в театр, обманывать их специально он не станет. Все произойдет своим привычным, ненавязчивым отечественным путем, подумал Армен. И пусть все узнают, меня нет, я умер.

Сказал так и снова подумал о долме. Смерть и долма. Странная связь, пришло ему в голову, очень странная связь, товарищи артисты…

Но его палец уже скользил по смартфону, «Круто, — сказал себе Армен, — так обычно говорит молодняк. Круто, угорело, полный игнор!»

Татьяна, услышав единственный в мире трескучий голос, вздрогнула, но собралась — словно включила в себе неведомую кнопку, так делают актеры перед выходом на сцену.

— Ты дома? — спросил он.

— Да.

— Долма есть?

— Да.

— Я могу приехать?

— Да.

Разговор, включивший в себя полжизни и судьбу, был завершен в трех предложениях. Он посадил Фила в сумку, собрал шмотки, заглазно сказал Артуру спасибо за все и захлопнул за собой гостеприимную дверь. Доживать, сказал он себе. Доживать будем неплохо.

139

Старый новый дом. Новый старый дом. Староконюшенный переулок. Квартира, выбитая для него Гончаром.

Он стоял перед знакомым подъездом, перед ручкой двери и понимал, что древнегреческие философы были неправы: он дважды ступал в одну и ту же реку.

Открыл входную дверь, вдохнул воздух, который стразу признал своим, и подумал, что запах родного жилья так же неистребимо и вечно присутствует в человеке, как отпечатки его пальцев.

Палец приложился все к тому же звонку, звук звонка отозвался перебоем в сердце и ее привычными, чуть шаркающими шагами по коридору.

Он с напряжением ждал ее первых слов, готовил ответы — шутливые, серьезные, просительные, непонятно какие, но она была умна, умнее, чем он мог предположить. Увидев его за дверью, глазом не повела, а только определила:

— Сегодня ты рано. Обед еще не готов, долму придется подождать.

Он кивнул, взглянул на нее и выпустил кота — это и были все его, полные смысла, слова и жесты, которые она поняла правильно.

Он ступил на порог их прежнего общего дома и быстро сообразил, что и Америка-Европа, и расставания-непонимания-невзгоды, и раздельная их жизнь, и приключение с Викой, и музыка, и последний, не очень удачный театр вместе с Лиром — и все-все-все разом рухнуло, исчезло, провалилось в тартарары и нет теперь ничего — а на месте этого ничего есть только он, она и между ними грубый бурый шрам, и теперь они должны научиться жить заново с этим шрамом, и постараться сделать так, чтобы шрам не замечать.

— Я как Крым, — сказал он, — я воссоединяюсь.

— Ты не Крым, — сказала она, — ты просто… произведение искусства, — отвернулась и быстро — слишком быстро ушла по коридору на кухню. Правильная реакция, профессионально отметил Армен, естественная, никакого наигрыша.

У него когда-то был любимый старый стул в коридоре подле вешалки, на котором он обычно надевал ботинки. Он огляделся. Удивительно, стул остался на месте спустя столько путанных лет. Армен опустился на него, как на старого друга — стул, как показалось художнику сцены, приветливо скрипнул и спросил: «Где ты раньше был, Рабинович?» Худрук был крепким сыном гор, но стул таким своим вопросом окончательно его достал и завлажнил глаза.

Звонок смартфона оборвал в нем нежную ноту и заставил взглянуть на дисплей. Осинов. Иосич, бедолага. Хочет узнать, переживает, волнуется — через неделю премьера.

Ничего он о нем не узнает. Он умер. Зато есть Ваня.

Армен вырубил смартфон и направился на кухню.

— Давай куда-нибудь уедем, — сказал он Татьяне.

— А как же театр? — спросила Татьяна. — Премьера?

— А что, театр? — повторил он без всякого выражения. — Театр вечен.

— Ешь долму, — услышал он и поблагодарил ее за сообразительность и отсутствие лишних вопросов.

Он снова ел ее вкуснейшую долму и пил водку.