Армянские сказки

расположить ее к себе навеки и заставить относиться

по-матерински. Страшные матери дэвов укрощаются

только этим способом. Царевич забрел в пещеру и

видит там мать дэвов, крутящую веретено; она стоит

к нему спиной, перебросив через плечо свою грудь. Он

тихонько подошел к этой груди и стал сосать ее.

Страшная мать дэвов обернулась к нему, встретила его

по-матерински и помогла во всех подвигах.

Вот несколько обычаев, упоминаемых в сказках.

Часто происходит усыновление детей (иногда и

зверей), причем усыновляют маленьких и взрослых,

сирот и имеющих родителей. Любовь к потомству —

отличительная восточная черта; на детей смотрят как на

богатство. Усыновление происходит так: либо с матери

снимают рубашку и надевают ее на усыновляемого,

либо ворот ее рубашки продевают под ворот его

рубашки. С в а т о в с т в о — тоже обычно, без него почти

ни одна сказка не обходится. Перед дворцом каждого

царя имеется камень (или сиденье), предназначенный

для свах. Сюда садятся старухи, и царь сам к ним

выходит. Пастухи в конце сказок часто играют роль

счастливого вестника; их посылает тарой, встретясь с ними

в поле, возвестить царю о своем возвращении, и

счастливый царь дарит обыкновенно пастуху «халат и

розовую воду» — самый почетный подарок на Востоке.

Священный обычай гостеприимства играет в

сказках большую роль. Существует так называемый «час

для харибов», т. е. для странников, когда в городе при

колокольном звоне собирают всех странников и чуже-

родных на «трапезу»» пожертвованную богатыми

горожанами. Дервишей всякий считает за честь принять

и накормить у себя. Если гость отказывается от пищи,

он наносит тяжелое оскорбление хозяину. Смерть на

Востоке имеет характер ухода. Обычно в час смерти

кто-нибудь приходит по душу человеческую, иногда

«хогеар»— ангел смерти, а иногда монах — «вардапет».

Умирающий не хочет отдать душу, и с ним приходится

спорить; иногда он просит ангела взять взамен душу

отца или матери. В таких случаях отец и мать

решительно отказываются, и молодая жена от себя предлагает

за мужнину душу свою собственную. Последняя

подробность часто встречается и в армянских народных песнях.

Прежде чем рассказать о ней, — несколько слов

о сравнительной морфологии азиатских и

европейских литературных форм. Возьмем для примера

восточную лирику. Она довольствуется весьма скромными

(по количеству) средствами, концентрируя их

обыкновенно в пределах одного образа и стягивая все

стихотворение к двум или четырем строкам. Любимые формы

восточных стихов — двустишия, четверостишия. Но и

очень длинные стихотворения сразу могут быть

опознаны в их «атомном», частичном строении; пусть на

протяжении длинной персидской газели вьется одна

тема, пусть касыда развивает целый сюжет, — все же

строение этих стихов резко распадается на

законченные двустишия и четверостишия. Эта атомная распа-

даемость длинных стихотворений на краткие

афоризмы — характерная черта Востока с его очень

короткими ритмами; там берется только нужное коли-

чество слов, а той ритмики лишних слов, иногда вовсе

бессмысленной, но таинственно волнующей душу, как

в западной и русской поэзии (Шелли, Верлен, Фет и пр.),

такой ритмики на Востоке нет. Оттого при всей

музыкальности восточных стихов, общее впечатление от них

все же остается пластическим, образным, а не певучим .

В противоположность этой «атомности», где каждая

часть, каждая единица стиха самоценна, западные

формы можно уподобить организму с его

зависимостью всех частей друг от друга. Художественное

произведение Запада тем выше, чем полнее и

нерасторжимой проведена эта зависимость. На Востоке такая

органичность заменяется обыкновенно бесконечным

чередованием самоценных частей друг за другом. Не

останавливающееся движение равноценных единиц —

идеал Востока; органичность — самозамкнутое

совершенное целое—идеал Запада. Это приложимо и

к сказкам. По отношению к армянским сказкам можно

сказать, что в них всегда налицо атомность формы,

распадение на ряд кратких самодовлеющих сказочек,

ничем не связанных друг с другом. Такие «сказки

в сказке» чаще встречаются у армян персидских, реже

у турецких. Встречаем мы ванскую сказку, в точности

совпадающую с рамкой Шехерезады, только значительно

более короткую. Налица и жестокий царь, убивающий

своих жен, и дочь визиря с запасом сказок, и самые

эти сказки, чередующиеся до тех пор, нока гнев царя

не сменяется на милость.

Сказочники Араратского нагорья предпосылают своим

сказкам одно и то же стихотворное начало, довольно

бессмысленное и однообразно-ритмическое. В русском

переводе оно звучит приблизительно так:

.

Значение этой прелюдии в том, чтобы ритмически

раскачать рассказчика и подготовить внимание

слушателя. Стихотворные вставки часто попадаются и в

середине сказок, и в конце. Присказки же почти всегда

одинаковы. Если дело кончается свадьбой, то говорится

«семь дней и семь ночей длилась свадьба», потом

добавляется: «все достигли своей цели, да достигнете и

вы своей». «С неба упали три яблока: одно рассказчику,

другое тому, кто слушал, а третье тому, кто услышал».

Эти заключительные три яблока с небольшим вариан-

том можно встретить решительно во всех сказках