где сошла она с верблюда, на земле были
заметны следы рук. Поднимаясь на ноги,
упираются на обе руки одни лишь беременные
женщины, — сказал третий.
Халиф удивился мудрости этих людей и
приказал вечером пригласить их во дворец на обед.
После обеда, когда они вошли в отведенную им
комнату, служитель дворца подслушал
следующий разговор, происходивший между ними.
— Рис, которым нас угощали, был славный
\Л A p м я н с к и е л а р о д н ы е ска з к и
да жаль — от него несло мертвечиной, — сказал
один.
— Не хуже было и мясо, но отдавало
запасом собаки, — сказал второй.
—- Доброе было и вино, нами выпитое, но по
вкусу и запаху несколько походило на кровь,—
сказал третий.
Когда об этом разговоре донесли халифу, тот
велел расследовать: выяснилось, что поле,
отведенное под посев этого риса, раньше было
кладбищем; что зарезанный барашек в первые
дни своего рождения питался молоком собаки
и что при давке винограда, из которого
приготовили выпитое ими вино, случайно порезал
ногу давильщик, и его кровь смешалась с вином.
Халиф вызвал к себе этих трех мужей и за
мудрость и ученость удостоил их больших
почестей.
Владелец же верблюда вернулся к себе с
опущенной головой.
Г. Срван д э т я н. «Хамов-Хотов,
Записана в Турецкой Армении.
Однажды разум и сердце заспорили. Счастье
твердило, что люди живут для него, а ум
настаивая на обратном. Они не стали прибегать
к помощи судьи, а порешили действовать в
одиночку и не вмешиваться в дела друг друга.
Свой уговор они решили испробовать на одном
поселянине.
Поселянин этот, по обыкновению, взял соху
и пошел в поле. Когда он приступил к запашке,
то заметил, что соха его неожиданно застряла
в борозде. Нагнувшись, он увидел в земле
медный кувшин, полный золота.
«Как мне теперь быть?—подумал он.—
Большие дела я могу сделать на это добро,
могу стать заметным человеком...»
С другой же стороны, пришло ему в голову:
«А что, если узнают об этом воры и придут за
ним? Коли стану перечить — меня убьют...»
Занятый этими мыслями, он вдруг заметил
судью той страны, проходившего по дороге.
«Лучше дам я золото судье и сам спокойно
продолжу свою работу», — решил поселянин и,
бегом пустившись за судьей, привел его в свое
поле.
Но тут вернулся к нему разум. Опомнившись,
поселянин немедленно закрыл золото и сказал
судье:
— Ага \ ты судья и человек ученый, скажи-
ка мне — из этих двух моих быков какой
лучше?
Судья, услышав эти слова, в сердцах бросил
поселянина и ушел. С его уходом ушел от
поселянина и разум.
Он вновь призадумался: «Зачем я не дал ему
золото, что я буду с ним делать, где я его буду
держать?»
Бросив работу, он этак размышлял до вечера,
пока не заметил вновь судью, возвращавшегося
из деревни.
Бросился он к нему и стал
умолять-упрашивать его разок притти к нему в поле.
Судья, решив, что тут что-нибудь да есть,
пришел.
Разум опять вернулся к поселянину, и он
сказал судье:
— Умоляю тебя, не сердись, посмотри на
это мое поле, ты человек ученый, что больше —
вчерашняя моя запашка или сегодняшняя?
Судья, решив, что поселянин сошел с ума,
Засмеялся и ушел. С ним вместе отошел от
поселянина и разум — и уселся на краю поля.
— Боже, боже,— сказал вне себя от ярости
поселянин, — зачем я не дал ему золото, где и
как я буду его держать?
И, недолго думая, запрятал кувшин с золотом
в мешок, в котором доставляли ему в поле
пищу, вэял его на плечо и, возвратившись
домой, вызвал жену:
— Жена, живо, привяжи быков, дай им сена
и убери соху, я иду к судье, — сейчас вернусь.
Заметив за плечом мужа что-то в мешке и
видя, что муж не хочет показать ей это, жена
решила узнать, что там завернуто*
— Не мое женское дело привязывать быков,
я вожусь только с овцами да коровами. Лучше
привяжи сам и иди куда хочешь.
Покуда муж, положив мешок на землю, гнал
быков в хлев и привязывал их, жена успела
вынуть из мешка кувшин с золотом и,
завернув в мешок камень величиной с кувшин,
положила его на то же место. Выйдя из хлева,
поселянин торопливо подхватил мешок и
пустился прямо к судье.
— Вот тебе подарок, бери, — сказал он судье.
Когда развязали узел, поселянин опешил.
Судья рассердился, но, решив, что тут что-то
неладно, велел посадить его в тюрьму и
приставил к нему двух людей, наказав им сообщить
ему все, что тот будет делать и говорить.
Поселянин в тюрьме, наедине с самим собою,
стал что-то бормотать и показывать руками:
кувшин-де был таких-то размеров, нос такой-то,
объем такой-то, дно такое-то и столько-то в нем
золота.
Приставленные к нему люди доложили судье:
так и так, он махал руками, а говорить —
ничего не говорил.
Судья велел вызвать его к себе.
— Расскажи, что это ты махал руками и
измерял?
\ К Армянские и а род и ы е ска з к и
Ум сейчас же вернулся к поселянину, и он
ответил судье:
— Измерял я тебя: голова твоя такая, шея
такая, живот такой, борода такая, — и говорил
про себя: кто больше — ты или наш бородатый
козел.
Судья вышел из себя и велел его повесить
Поселянина повели, но когда, надев ему на
шею петлю, хотели ее затянуть, он взмолился:
— Не казните меня, я пойду к судье искажу
ему всю правду.
Привели его к судье:
— Ну, скажи правду, что это ты измерял
в тюрьме?
— Нечего тебе мне говорить: поверь, если б
не сняли петлю с моей шеи, я бы погиб, вот