Армянский переулок,11

«Ходил в деревню к Ф. И. Тютчеву,— записывает Погодин в августе 1820 года о своем посещении друга, обычно проводящего летние месяцы в подмосковном родительском именин Троицкое в Теплых Станах,— разговаривал с ним о немецкой, русской, французской литературе... Об авторах, писавших об этом; о Виланде, Лессинге, Шиллере, Аддисоне, Паскале, Руссо... Еще разговаривал о бедности нашей в писателях. Что у нас есть? Какие книги имеем мы от наших богословов, философов, математиков, физиков, химиков, медиков? О препятствиях у нас к просвещению».

Уже одно перечисление имен европейских писателей вызывает уважение к друзьям, младшему из которых не исполнилось еще и семнадцати, делает честь их начитанности и широте кругозора. Здесь и Христофор Виланд, немецкий писатель, создавший живую литературную форму, автор в то время известных романов «Агатон» и «Абдеритяне»; и Джозеф Аддисон, автор знаменитой трагедии «Катон». Подчеркивает любознательность юношей н имя выдающегося немецкого писателя м драматурга Готхольда Лессинга, сыгравшего видную роль в истории немецкой философии и общественной мысли А сколько ночей провели они над чтением знаменитой «Исповеди» — романа Жан Жака Руссо, в котором автор не побоялся рассказать правду о самом себе. А знаменитые трактаты Блеза Паскаля! Но любимым поэтом и драматургом Тютчева был Иоганн Фридрих Шиллер, стихотворения которого он вскоре станет переводить. Шиллер стал одним на популярнейших иностранных писателей в России в XIX веке, про которого не зря говорили, что он был «участником в умственном развитии нашей». Его «Орлеанской девой», «Дон Карлосом», «Разбойниками» зачитывались все просвещенные люди, и в их числе студенты Московского университета.

Большинство произведений этих писателей еще не было переведено на русский язык. Тютчев и Погодин читали их в подлинниках. Тютчев читал в подлинниках также древнеримских и древнегреческих классиков, изучив греческий и итальянский языки. К итальянскому его. вернее всего, приобщил Ранч.

Кстати, о судьбе Ранча примерно в то же время, описываемое нами, говорит такая записка Тютчева ж Погодину: «Говорил я, любезнейший Михаила Петрович, о Горации с Ранчем. № согласен уступить Вам свою часть. И когда Вам будет время, зайдите к нему. Живет он, как Вы, я думаю, знаете, в доме Муравьева на Дмитровке—» Семен Егорович, после одичании Московского университета, был приглашен домашним учителем к сыну Н. Н. Муравьева Андрею, юноше, треми годами младше Тютчева. «—Чтобы более развить во мм вкус к словесности,— вспоминал о своем учителе много лет спустя А. Н. Муравьев,— он составив в Москве небольшое литературное общество, которое собиралось у него но вечерам для чтении лучших русских авторов и для практического разбора собственных наших сочинении, а это чрезвычайно подстрекало наше взаимное соревнование».

Среди юношей, занимавшихся в пружке у Ранча, назывались в первую очередь Тютчев, Погодин, воспитанник Благородного пансиона при Московском университете князь Владимир Одоевский, учившийся в училище колонновожатых Николай Путята, будущий профессор Московского университета Степан Шевырев, Д. П. Ознобишин, племянник поэта И. И. Дмитриева Михаил Дмитриев и другие. Правила хорошего тона предписывали наносить визиты друг другу, поэтому вышеназванные приятели Тютчева по кружку, по-видимому, не раз испытали на себе гостеприимство маменьки Екатерины Львовны в Армянском переулке.

Дружба, возникшая в студенческие годы, принесет в дальнейшем много пользы поэту. Его друзья, после отъезда Тютчева за границу, будут регулярно печатать его произведения на страницах изданий, уже затеянных ими самими. Это, в частности, сделает Ранч в альманахе «Урания», Ознобишин в «Северной лире», опять Ранч в «Галатее» и т. д.

В самом начале двадцатых годов до Москвы доходили частые слухи о тревожном политическом положении в стране, брожении в гвардейских полках, возмущении в Семеновском полку. Среди московского студенчества широко обсуждались ходившие по рукам списки пушкинской «Деревни» и «Вольности». Тютчеву особенно запали в душу строки оды «Вольность», которые поэт, уже определявший свое призвание и свое место в жизни, не раз повторял про себя.

1 ноября 1820 года Погодин записывает в своем дневнике. «Говорил с Тютчевым о молодом Пушкине, об оде его «Вольность», о свободном, благородном духе мыслей, появляющемся у нас с некоторого времени...» Он еще не знает, что у приятеля уже готов ответ на эту оду. В начале ноября Федор, сделав последние поправки, решает набело переписать написанное второпях. Название родилось само собой! «К оде Пушкина на Вольность».

Огнем свободы пламенея

И заглушая звук цепей,

Проснулся в лире дух Алцея —

И рабства пыль слетела с ней.

От лиры искры побежали

И вседробящею струей,

Как пламень божий, ниспадали

На чела бледные царей.

Счастлив, кто гласом твердым, смелым,

Забыв их сан, забыв их трон,

Вещать тиранам закоснелым

Святые истины рожден!

И ты великим сим уделом,

О муз питомец, награжден!

Воспой и силой сладкогласия

Разнежь, растрогай, преврати

Друзей холодных самовластья