Армянский переулок,11

В друзей добра и красоты!

Но граждан не смущай покою

И блеска не мрачи венца,

Певец! Под царскою парчою

Своей волшебною струною

Смягчай, а не тревожь сердца!

Этот стихотворный ответ на долгие годы потом, в основном уже в наше время, даст отдельным биографам поэта повод (в частности, первоначально и автору этих строк!) обвинить семнадцатилетнего (!) юношу в «твердой приверженности к устоям русского монархического строя». На самом деле все обстояло, конечно, не так. Такие «осторожные» мысли рождались не только у Федора Тютчева.

«В этих стихах, как мне кажется,— вспоминал позднее «душа души» Пушкина прапорщик Владимир Горчаков (кстати, близкий к декабристским кругам),— видны начатки сознания о назначении поэта, благотворность направления, а не та жгучесть, которая почасту только что разрушает, но не творит...»

Бывший воспитанник училища колонновожатых, приятель Алексея Шереметева, Горчаков во время приезда в Москву по служебным делам из 16-й пехотной дивизии, расквартированной в Кишиневе, зашел к нему в гости в Армянский переулок и там познакомился с Тютчевым, слушал его стихи.

И вот что еще интересно. Даже при столь, казалось бы, либеральных мотивах, стихотворение тогда опасно было публиковать. Поэтому след его надолго затерялся. Сохранил его полностью знавший поэта воспитанник училища колонновожатых, выпускник 1823 года, Сергей Дмитриевич Полторацкий в своих заветных тетрадках среди других «опасных» стихотворений. Тетрадки эти уже после кончины Полторацкого попали в рукописный отдел Румянцевской библиотеки (ныне Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина). Там стихотворение обнаружила исследовательница Е. С. Некрасова и впервые опубликовала в десятой книжке «Русской старины» за 1887 год. И несмотря на то что стихотворение шестьдесят семь лет пролежало в безвестности, цензура долго думала, разрешить ли его в печать. Оно все-таки вышло, но с поправками: в восьмой строке было вычеркнуто слово «царей», а в одиннадцатой — «тиранам закоснелым». Вместо них стояли многозначительные отточия.

Прощание с университетом

Но рассказ о «крамольном» стихотворении на этом не кончается. И вот почему. При изучении этого периода жизни поэта невольно возникло два вопроса. Во-первых, зачем это Федору Тютчеву понадобилось досрочно, за два года оканчивать университет, когда его друзья в обязательном порядке делали это в три года? И во-вторых, как это Екатерина Львовна, боявшаяся всякой разлуки с младшим сыном, до самозабвения любившая его, вдруг решилась отпустить Феденьку за границу, да еще на такой большой срок? И это тогда, когда большинство его товарищей спокойно устраивалось в столицах, например, в знаменитый Московский архив коллегии иностранных дел, находившийся, кстати, в пяти минутах ходьбы от дома Тютчевых, в Колпачном переулке. И вот какая догадка возникла после долгих размышлений.

Возможно, от кого-то узнала маменька про стихотворение сына «К оде Пушкина на Вольность» и пришла в ужас: «Как мог мой Федор написать «тиранам закоснелым», подумать только! А если прознаются про это в Петербурге? Аракчеев, небось, не дремлет. Не помогут нам тогда и родственники, и друзей нужных не сыщешь!» И Екатерина Львовна принялась за дело. «Скорее, скорее надо кончать с университетом, с этим рассадником крамольных мыслей, в котором мой Феденька, не дай бог, станет «якобинцем». А пока он больше ничего подобного не сочинил и не пострадал за это, надо бы и пристроить его после окончания университета куда-нибудь понадежнее, пусть даже и в ущерб своей любви».

Видимо, она и Федору сумела внушить всю серьезность ситуации, и он по настоянию матери в мае 1821 года пишет прошение, содержание которого было ею уже кое с кем обговорено заранее: «1816 года вступил я в оный университет для слушания лекций словесного факультета профессоров вольным слушателем. В 1819 году произведен студентом, а в прошлом 1820 году удостоился при публичном испытании получить похвальный лист. Ныне же желая вступить в службу... покорнейше прошу... позволить мне держать экзамен для получения аттестата».

Здесь юноша для пользы дела, как советовали умные люди, прибавил себе год вольнослушательства. Попечитель Московского университета уже знал об этом прошения и поэтому немедля послал запрос о разрешении экзамена министру просвещения в Петербург. Мотив был тот же: ежели Тютчев проучился три года вольнослушателем, то ему можно зачесть их за один год студенчества. Таким образом и наберутся те необходимые три года, положенные каждому студенту для учебы в университете. Так оно и получилось.

Уже в августе 1821 года Погодин пишет одному из приятелей: «Тютчеву, кажется, вышло разрешение на экзамен. Князь Андрей Петрович Оболенский (попечитель университета.— Авт.) был у графини Остерман-Толстой, тетки поэта, и сказывал ей, что дело идет уж из Питера». Это было дело о разрешении Тютчеву досрочно сдать экзамены и за два года окончить университет.

Результаты экзаменов превзошли все ожидания, о чем и был составлен соответствующий акт: