Армия

Наш комбат считал дни до отъезда в Академию Генштаба. Его родной дядя носил на погонах три большие звезды в ряд и служил в министерстве, так что племянник если и заботился о чем-нибудь, так лишь о том, чтобы дурацкий случай не вмешался в его карьеру. Он глушил любые происшествия в батальоне, лишь бы о них не прознали наверху. История с майором означала крушение всех планов. Неделю комбат вдвоем с замполитом уламывали «старика» забрать свой рапорт. Они навалились на пенсионера, и житья ему от них не стало. Все подробности осады батальон ежевечерне получал от писарей и секретчика. Мы дружно желали комбату погореть на этом деле. Но командиры наши, ко всеобщему удивлению, вдруг проявили такую инициативность, такую настойчивость и силу духа, какой прежде в них никто и не подозревал. Как им удалось, не знаю, но они таки добились от майора отзыва рапорта. Сержанты пробыли на губе неуставное количество суток и возвратились в роту. На майора было жалко смотреть.

Месяца через два после этого случая комбат уехал в Москву учиться в самом элитарном учебном заведении Советского Союза и теперь, думаю, носит столько же звезд на погонах, сколько прежде носил его дядюшка. Никаких препятствий к тому со стороны его личных качеств не было, но главное — ему удалось за те полтора года, что он командовал батальоном, не испортить показатели дивизии ни одним нашим ЧП. Иначе говоря, если судить по документам, батальон в этот период был чист, как утренняя роса.

Хотя нет, что я говорю! Было одно ЧП, о котором прознали в дивизии. И было оно связано со мной.

После учебки я был оставлен служить при ней сержантом, командиром отделения учебного взвода. Фактически я командовал всем взводом, поскольку лейтенанта нам месяца четыре не назначали, а два других сержанта к тому времени уже стали «дедушками» и проводили время в занятиях, не терпевших суеты, — загорали на плоской крыше ремонтного бокса и клеили дембельские альбомы в классе учкорпуса. Стояло лето! Только отслуживший «срочную» знает, какая особенная сладость заключена в этом слове. Нам, служивым учебных рот, было еще слаще, ибо мы летом возили наших курсантов на хозработы в совхозы.

Сельская Латвия, где я служил, живет в основном на хуторах. Мой выездной день состоял из того, что, получив утром в совхозной конторе наряд, я развозил взвод по хуторам, днем собирал их на обед в совхозную столовую и вечером вновь объезжал на автобусе бригады, чтобы увезти взвод назад в часть. Тот злополучный день не заладился с самого начала — утром двое моих курсантов отправились в санчасть с кровавыми волдырями на пятках, по поводу чего замкомвзвода получил изрядный нагоняй от командира роты и тут же передал его мне, только уже в гипертрофированном виде. Потом еще конспект политзанятий: мой дембель проводил их за отсутствием во взводе офицера сам, предварительно визируя конспекты у ротного замполита; подошло время в очередной раз предъявить конспект, а я не успел его ночью подготовить. За что получил отдельный выговор. В общем, уезжал я в совхоз с испорченным настроением. Но затем вроде бы все пошло как обычно, так что я позабыл об утренних тревожных предзнаменованиях и расслабился душевно. Да так, что в столовой днем не досчитался троих курсантов — забыл про хутор, где они работали. Дело поправимое — вскочил в автобус и поехал за ними. Там-то все и произошло.

Возле ворот сарая стояли навытяжку трое моих солдат, а перед ними прохаживался офицер, в котором я с ужасом признал начальника политотдела дивизии. Этого старого полковника боялся даже наш батальонный замполит, что говорило о многом. Я поспешил к месту разворачивавшейся трагедии, в этом сомнений не было, и перешел на строевой шаг метров за пятьдесят.

Полковник слушал мой рапорт и смотрел мне в глаза так, что вся дальнейшая служба открылась мне в эту минуту, и видение то было безрадостное. Он опустил руку от козырька фуражки и сказал, вбивая в меня каждое слово:

— Только что двое твоих курсантов вешали своего товарища. Если бы не мы с начальником штаба, ему не жить.

Земля подо мной ушла куда-то вниз, но я не упал, а на мгновение воспарил и, невесомый, посмотрел на командира, наверное, как-то необычно, потому что полковник насупился больше прежнего.

— Товарищ полковник, этого не может быть. Вы ошибаетесь.

Сказать начальнику политотдела учебной дивизии подобное, будучи два­дцатилетним «молодым» сержантом, — для этого нужно пребывать в серьезном шоке. Мой визави так растерялся, что даже не ответил мне, а быстро повернулся и запальчиво крикнул куда-то за спины белых и уже явно неживых курсантов:

— Юрескул, где ты? — Из сарая показался второй полковник, которого я прежде никогда не видел, но по фамилии знал, что это начштаба дивизии. — Сержант не верит, что эти двое вешали третьего!

Начштаба одновременно с кивком головы произнес:

— Вешали.