Армия за колючей проволокой. Дневник немецкого военнопленного в России 1915-1918 гг.

– Детки, – звонко говорит он, – мы победим, это главное! А все остальное… – Он рубит рукой воздух и пренебрежительно щелкает пальцами. – Нет, это самое главное…

Следующим утром меня будит легкий спор.

– Да вы с ума сошли, что ли? – слышу я Пода.

Протираю глаза.

– Что такое, Под?

Он показывает на одногодичника в очках, который, голый по пояс, сидит рядом с ним на нарах, тщедушного юнца с девичьим лицом.

– Этот человек не может убивать вшей, юнкер, ты что-нибудь подобное слышал? Вынимает одну за другой из рубашки и заботливо сажает на землю…

– Вы, должно быть, пацифист? – кричит Брюнн.

Мы громко смеемся.

– Не-е, приятель, – сердито говорит Под, поднимает свои лапы и слегка трясет ими, – советую выпускать своих друзей на улицу, иначе убью их прямо на вас!

Все разлеглись на лугу под полуденным солнцем. Раздали жидкий супчик, по кусочку мяса, нанизанному на деревянную спичку. Кому повезло, ухватил действительно мясо, большинство же получило нанизанный на деревяшку комок сухожилий или кожу.

– Здесь нельзя ничего купить? – мрачно спрашивает Под.

Белый драгун, который присоединился к нам с одним из своих товарищей, маленьким вандсбекским гусаром, качает головой.

– Только квас, – говорит он.

– Квас? – переспрашивает малыш Бланк. – Его едят?

– Нет, пьют. Русское пиво. Из перебродившего черного хлеба, насколько мне известно…

– Из черного хлеба? – восклицает солдат, которого товарищи прозвали Баварец. – Черт побери, и это они называют пивом? Этих людей, видно, совсем покинул Господь Бог.

Он идет, чтобы лучше рассмотреть этот напиток. Трое играют в карты, один стрижет ногти на ногах.

– Я только что видел среди ваших улана. Что с ним? – спрашиваю я Зейдлица.

– Дизентерия, – тихо говорит тот. – Отличнейший человек. Доброволец в 45 лет. Доктор Зивелинг из Гамбурга. Жаль его…

– Дело плохо?

– Он теряет много крови…

Как-то вечером ко мне подсаживается Брюнн.

– Юнкер, – говорит он, – я тоже хотел бы немного поучиться русскому. Вскоре, думаю я, поедем дальше, тогда пригодится…

Я уже не говорю о книгах, тем более об учебном плане – стал умнее.

– Да, – киваю я, – так что ты хочешь знать? Бумага у тебя есть? Записывай…

– Как сказать: «Ich liebe dich»?

– Я вас люблю.

Он пишет.

– «Gib mir einen Ku»?[3] – спрашивает он дальше.

Я говорю.

– «Ich möchte mit dir schlafen»[4], – деловито продолжает он.

Он старательно записывает.

– Что еще? – спрашиваю я.

– Нет, спасибо, мне хватит… – коротко говорит он, с наморщенным лбом садится в стороне и заучивает наизусть.

Дней восемь спустя наши телеги снова появляются во дворе.

– Быстро собраться!

Очищается весь лагерь, вместе с нами поедут прибывшие перед нами. Остаются лишь 20–30 нетранспортабельных.

Мы строимся, однако сразу же после этого снова садимся в траву. Постепенно мы постигаем, что по-русски означает «сейчас, сразу».

– Эх, теперь снова начнется потасовка, – устало говорю я. – Если бы только мы уже были в вагоне! На нижних нарах я не выдержу…

– Не бойся, сынок, – говорит Под. – Уж я позабочусь!

Когда мы еще издалека увидели солдат сопровождения, я вместе с двумя нашими новыми товарищами еще раз ковыляю в барак. Доктор Зивелинг лежит скрючившись на солнечной стороне в траве, положив голову на большой камень. Его рейтузы заскорузли от слизи и крови, седые волосы растрепаны, скулы обтянулись кожей, губы пересохли. Он хочет еще раз пожать нам руки, но в состоянии лишь растопырить пальцы.

– Идите, мои мальчики, – говорит он. – Идите, мои дорогие мальчики! И – не забывайте Германию…

Обоих новеньких, Зейдлица и Позека, Под берет на наши нары. Он замечает, что я с одобрением отнесся бы к этому, и приглашает их.

– Чтобы нашему юнкеру было с кем поговорить об умном! – грубовато говорит он. – Я ведь неученый шалопай…

Поезд катится дальше. День идет за днем. Под больше уже не выпрыгивает с энтузиазмом из вагона на остановках. Я могу отправлять его за покупками не чаще одного раза в день.

– Нам нужно экономить, Под! У меня осталось лишь три рубля, а сколько у тебя?

– Приятель, – мрачно говорит он, – у меня давно уже нет ни копейки…

Если бы только удалось раздобыть денег! Мне нужно любой ценой поддерживать у Пода хорошее настроение. В нашем мрачном вагоне сияет солнце, когда он весел. Но он весел, лишь когда сыт. А ему нужно много…

Из пятерых новеньких в нашем вагоне двое больны дизентерией. Они были слишком слабы, чтобы забраться на верхние нары, поэтому, расслабленные и грязные, лежат в темном углу. Днем они не решаются выползти оттуда, но по ночам они лежат, высунув зад в щель сдвижных дверей. Хотя они почти ничего не едят, из них безостановочно льется. Вокруг них все замазано.

– Свинство! – чертыхается Баварец. – Выкинуть их!

– А если бы это случилось с вами? – возмущенно восклицает малыш Бланк. – Что бедняги могут поделать?

– Тебе бы заткнуться, – бормочет Под.

Баварец незаметно смывается со словами:

– Я только имел в виду, что их везут с нами.

На вокзалах теперь мы нередко встречаем длинные составы беженцев – украинцев и поляков, литовцев и прибалтийцев. Они уже многие месяцы с детьми и скарбом ютятся в вагонах и устроились по-домашнему.