Армия жизни

Ответственный работник МВД СССР полковник милиции Геннадий Иосифович Фильченков отличается поразительной чуткостью ко всему новому (будь то неожиданный опыт районного инспектора или острая статья в газете), знанием стратегических направлений борьбы с подростковой преступностью и — очень ценным — доверием к личности подростка. И результат: в Курской области уровень преступности среди подростков стал в те годы в два раза меньше, чем в среднем по стране.

То есть пощада, доверие к подростку приводят к снижению преступности, а не наоборот. Добро все-таки сеет добро, а не разгильдяйство, разнузданность, неуважение к обществу, презрение к закону, как, к сожалению, кое-кто думает.

Чего только не предлагают некоторые читатели! И «стричь» их поголовно, и «сечь», как в добрые старые времена, и «подвинтить гайки», и «поджечь землю под ногами хулиганов». Помню письмо, в котором предлагалось выселить куда-то всех малолетних правонарушителей. Куда только? На Марс, что ли?

Помню, однажды мы долго проговорили с умным воспитателем одной хорошей воспитательно-трудовой колонии. «Мне надо было, — рассказывал он, — отвезти воспитанника, которого досрочно освободили, в областной центр и посадить его на поезд. Времени до поезда оставалось много, у меня в городе были дела, и я оставил его на вокзальной скамейке: сиди и жди. Дела заняли больше времени, чем я предполагал, и на вокзал я вернулся только через три с половиной часа. Мой воспитанник сидел там же, где я его оставил, на том же краешке скамейки. Что за урок мы ему дали, подумал я тогда. А как ему жить завтра, когда над душой не будет стоять воспитатель, когда не надо будет ходить строем?»

Этот рассказ запал в память. Не раз находил я подтверждение его тревоги и уже не удивлялся, когда встречался с людьми, по второму, третьему, а то и пятому разу переступившими порог колонии.

Много прекрасных педагогов работает в воспитательнотрудовых колониях, нормально там кормят и показывают фильмы, сажают за парты и учат специальности, заставляют быть послушными правилам общежития. Но перевоспитание в условиях изоляции неминуемо приводит к тому, что подросток, научившись подчиняться и смирять свои инстинкты под строгим присмотром старших, теряется, когда этот ежеминутный присмотр кончается, когда иные силы — уже не внешние, а внутренние — должны руководить его поступками. Слишком резок оказывается переход от ограниченных к неограниченным поступкам. Настолько резок, что немало воспитанников колоний выдерживают вот так, «на краешке скамейки», месяц, полгода, год, а потом срываются — кончается завод «пружины» — и, самое главное, срывают других, своих ровесников.

Ведь мы, взрослые, и они, юные, слишком по-разному воспринимаем человека, вернувшегося домой из колонии. Сколько бы ни грозили родители пальцем: «Попробуй свяжись», подросток, прошедший такую школу, притягателен для ребят во дворе не меньше, чем какой-нибудь знаменитый хоккеист. В нем интересно все: от татуировки и жаргонных словечек до историй, наполовину выдуманных, которыми он напичкан. Вот почему многие подростки, наказанные за преступление колонией, становятся, возвратившись домой (часто и сами того не желая), центрами криминогенными, как называют их юристы, вокруг которых бьется невидимая взрослому глазу жизнь. Поэтому первоначальный расчет инициаторов курского эксперимента как раз и заключался в том, чтобы подобных центров было как можно меньше.

Нет, не благодушные альтруисты в Курской области — расчетливые люди. Когда мы, как заклинание, твердим (цитируя, быть может, не самую удачную поэтическую строчку), что «добро должно быть с кулаками», то просто-напросто боимся: по-иному не поймут, не оценят. А боимся-то тогда, когда не оказывается в нашем распоряжении главного: способности убеждать и желания верить.

* * *

— Меня зовут Игорь, 20 лет.

— Какую молодежную проблему вы считаете наиболее важной для публичного разговора?

— Только не те, о которых чаще всего пишут. Читал письмо одного парня, и меня резануло в нем, что он требует от кого-то что-то сделать: клубы фанатов, мотоциклистов и так далее. Он не только подтверждает обвинение в потребительстве, но еще и говорит, что да, мы именно такие. И еще утверждает, что у него новые запросы. Нужно было бы и дальше продолжить: мы — новые потребители жизни. А дело не в этом.

— Ав чем?

— Мне кажется, дело в другом. Какой человек является сегодня созидателем жизни?

— А какая, по-твоему, может быть почва для созидания?

— Это важный вопрос. Ну да, чтобы твои слова не оказались просто словесной шелухой. Где поле для дела.

— Это сложно, но мне кажется, что для созидания нужно быть готовым нравственно. Должна все время идти внутренняя нравственная работа. Вот о чем больше всего сегодня говорит и спорит молодежь?