Арминута

– Хватит, не начинай. Подумай хорошенько: там, наверху, ждут твои настоящие родители, они тебя сразу же полюбят. А как весело жить в доме, полном детей! – выдохнул он мне в лицо недавно выпитым кофе, смешавшимся с несвежим запахом десен.

– Я хочу жить дома, с вами! А если что и натворила, скажи только, я больше не буду! Не оставляй меня здесь!

– Прости, конечно, но мы уже сто раз объясняли, почему не можем тебя оставить. А теперь прекрати, пожалуйста, капризничать и вылезай, – не терпящим возражений тоном заявил он, глядя прямо перед собой. Под недельной щетиной на щеках ходили желваки, словно он сердился.

Я, демонстративно отказавшись подчиниться, замотала головой, потом, согнувшись в три погибели, забралась под сиденье. Тогда он врезал кулаком по рулю, выскочил из машины и, открыв дверь ключом, с такой силой дернул меня за руку, что шов на плече купленного им же самим платья разъехался на несколько сантиметров. В этой железной хватке я больше не узнавала руку немногословного отца, с которым прожила всю жизнь вплоть до сегодняшнего утра.

На асфальте остались только черные следы шин – и я. Пахло горелой резиной. Подняв голову, я увидела, что из окна третьего этажа за мной наблюдает кто-то из членов моей насильно обретенной семьи.

Он вернулся через полчаса. Услышав стук в дверь, потом его голос на лестничной площадке, я мгновенно все простила, радостно схватила чемоданы... Но когда добралась до двери, его шаги уже удалялись вниз по лестнице. Сестра держала в руках банку ванильного мороженого. Мой любимый вкус. Только ради этого и вернулся, а вовсе не чтобы меня забрать. Мороженое съели тем же августовским вечером 1975 года. Без меня.

4

К вечеру явились старшие. Один при виде меня присвистнул, другой даже не заметил. Оба сразу бросились на кухню, отталкивая друг друга, чтобы урвать местечко за столом, где мать накрыла ужинать, наплюхали себе полные тарелки соуса, а до моего края дошла только крохотная тефтелька, слегка присыпанная какой-то приправой, да и та внутри оказалась совершенно белой: сплошь размоченный хлеб с редкими крапинками мяса. Мы ели тефтели из хлеба с хлебом, макая его в соус, чтобы хоть как-то набить живот. Через пару дней я научусь сражаться за еду и одновременно приглядывать за собственной тарелкой, защищая ее от налетов вражеских вилок, но в тот раз растеряла даже те крохи, что рука матери добавила к моему скудной порции.

И только после ужина мои первые родители вспомнили, что для меня нет кровати.

– Сегодня поспишь с сестрой, вы обе худющие, – бросил отец. – А завтра посмотрим.

– Чтобы нам обеим поместиться, придется лечь валетом, темечко одной к ногам другой, – объяснила Адриана. – Но мы их таки вымоем, – успокоила она меня.

Мыться пришлось в одном тазу, причем сестра настаивала, чтобы я получше терла между пальцами.

– Смотри, какая вода чернющая, – хохотала она. – Наверное, с меня: твои-то чище были.

Он нашла мне подушку, и мы, не включая свет, пошли в комнату. Мальчишки дышали, как спящие, сильно пахло подростковым потом. Тихонько перешептываясь, мы устроились валетом. Набитый свалявшейся овечьей шерстью матрас, продавленный посередине от долгого использования и пропитанный мочой, вонял аммиаком – запах для меня новый и весьма неприятный. Полчища комаров жаждали моей крови. Я хотела прикрыться простыней, но Адриана во сне все время стягивала ее на себя.

Вдруг сестра резко дернулась всем телом: наверное, ей приснилось, что она падает. Я тихонько отодвинула ногу, прижалась щекой к ее шершавой ступне, пахнущей дешевым мылом, и почти всю ночь проворочалась, следуя за движениями ее пяток, чувствуя пальцами неровные края обломанных ногтей. У меня в чемодане есть маникюрные ножницы, утром могу с ней поделиться.

Луна в последней четверти заглянула в открытое окно и проследовала дальше, рассыпав за собой звездный хвост и не оставив темноте ни малейшего шанса.

«Завтра посмотрим», – сказал отец, тут же забыв о своем обещании, а мы с Адрианой больше и не спрашивали. Каждый вечер она одалживала мне ступню, чтобы я могла прижаться к ней щекой: в этой населенной огоньками тьме у меня больше ничего не было.

5

Бок обдало чем-то мокрым и теплым, потекло под ребра. Я вскочила, потрогала между ног – сухо. Адриана зашевелилась в темноте, потом, свернувшись калачиком в углу, снова уснула (или, может, так и не проснулась), как если бы для нее это было привычным делом. Через некоторое время я тоже легла в постель, съежившись, как только могла: два тела в теплой луже.

Запах постепенно выветрился, хотя время от времени все-таки немного пованивало. Ближе к рассвету один из мальчишек (я не поняла, который) пару минут дергался во все возраставшем темпе и постанывал.

Утром, проснувшись, Адриана осталась молча лежать с открытыми глазами, не поднимая голову с подушки. На мгновение перевела взгляд на меня, так ничего и не сказав. Зато подошедшая с младенцем на руках мать сразу почувствовала запах.

– Признавайся, опять обоссалась, красотка?

– Это не я, – буркнула Адриана, отворачиваясь к стене.