Арминута

– Я вам не чемодан, чтобы переставлять туда-сюда! Мне нужно встретиться с матерью. Ты сейчас же скажешь мне, где она, и я туда поеду. Одна! – я приподнялась на цыпочки, дрожа от ярости.

– Да почем мне знать! Точно не в старом доме!

Набычившись, я двинулась на нее, зажимая в угол возле раковины, схватила за обтянутые черным крепом плечи и затрясла, не обращая внимания на сдавленные стоны.

– Значит, найду судью и засужу вас всех! Расскажу, как вы меняете дочь на цацки!

Потом оттолкнула ее и выскочила на улицу. Вскоре стемнело, я быстро замерзла. Из самого темного уголка площади мне было видно, как загораются окна и в них движутся женские тени. Они представлялись мне нормальными мамами, которые рожают детей и сами их воспитывают, а с пяти часов уже начинают долго и скрупулезно, как велит холодное время года, готовить ужин.

Впрочем, со временем я лишилась и такого путаного понимания нормальности. Где теперь моя мать? Не знаю и знать не хочу. Конечно, мне ее не хватает – как может не хватать здоровья, крыши над головой или уверенности в себе. На ее месте зияет пустота, которую я ощущаю, но не могу преодолеть. Повернув голову и заглянув в себя, я вижу только выжженную землю. Ночью это зрелище лишает меня сна, порождает чудовищ из того немногого, что у меня еще осталось. Так что единственная мать, которой я так и не потеряла, – это мои страхи.

В тот вечер искать меня вышла Адриана. Два из трех уличных фонарей давно перегорели, погруженная во мрак площадь выглядела пугающе, поэтому она и на шаг не отходила от двери, раз за разом выкрикивая в темноту мое имя. Выдержать эти вопли потерявшейся кошки было трудно, но приходилось терпеть. А она ведь тоже без пальто: вон как притопывает и потирает руки, чтобы согреться. Давай уже, возвращайся в дом, умоляла я про себя. А может, где-то в глубине души: дождись меня, постой еще немного, я почти готова. И она, будто услышав, во весь голос прокричала ответ на обе просьбы.

– Если не вернешься, я тоже останусь здесь и заболею, а все из-за тебя! У меня уже из носа течет.

Я подождала еще немного, прежде чем сдаться и выйти под единственный работающий фонарь. Она увидела меня и бросилась на шею.

– Ладно, решила послать к черту эту квашню и сбежать... – бормотала она, растирая мою онемевшую спину. – Но обо мне-то ты как могла забыть?

Есть я не хотела и сразу легла в постель. С кухни через закрытую дверь доносились голоса. Потом кто-то вошел в комнату, и я притворилась спящей. Это была мать: я узнала ее по шаркающей походке.

– Вот, положи на грудь, а то простынешь, – должно быть, тоже сразу поняв, что я проснулась, буркнула она, откидывая одеяло, и протянула мне разогретый в духовке кирпич, обернутый ветошью, чтобы не обжечься. Тепло медленно растекалось по телу под его тяжестью, пока не добралось до сердца, которое сразу забилось ровнее.

Мать молча вышла, а я тотчас же провалилась в глубокий сон. И не простыла.

24

Рождество я отследила только по началу школьных каникул и полуночному звону колоколов – их мы слушали, лежа в постелях, потому что на Мессу не пошли. Впрочем, и рыбы на ужин[10] тоже не было: поели только густой овощной похлебки, хотя мне она понравилось гораздо больше тушеного угря прошлых лет – я не любила его скользкую мякоть, но вынуждена была есть из уважения к так чтимым матерью традициям.

Поутру соседки, вспомнив о недавнем горе, собрали нам кое-то для праздничного обеда: бульон из артишоков с клецками, картофельную запеканку с фрикадельками, заливное из индейки... Владельцы кирпичного завода вечером двадцать четвертого все-таки решили выдать рабочим хотя бы одну из задержанных зарплат, и отец сразу же отправился в магазин за нугой. Покончив с мясом, мы разделили ее на куски и захрустели, засидевшись в итоге за столом куда дольше обычного. Но тут Адриана, жевавшая, жадно причмокивая, вдруг подскочила, вскрикнула, схватившись за челюсть, и разрыдалась.

Я бросилась за ней в комнату. Широко раскрыв рот, она вертелась перед зеркалом, ковыряя пальцем почерневший молочный моляр, в середине которого засел светлый осколок – скорее всего, миндаль – вызвав пульсирующую боль. Чтобы избавиться от остатков нуги, Адриана потыкала в дырку зубочисткой, которую всегда держала в кармане, а потом приподнялась на цыпочки, поближе к моему носу.

– Чуешь, как воняет? Что за невезуха: никак не хочет выпадать! Давай ты его вырвешь, а? Мне никак не дотянуться.

Я боялась сделать ей больно, но она настаивала. Зуб, как оказалось, почти не шатался, хотя и крепился к десне только одной стороной: похоже, его время еще не пришло. Я попыталась раскачать его пальцами, но ничего не вышло, и даже обвязав зуб ниткой, я все время сдергивала пустую петлю.

– Может, подцепить чем? – предложила она.