Арминута

Едва шевельнув рукой, та велела нам подойти. Мне послышался треск и скрип одеревеневших суставов.

– Чую, чую у тя, доча, кручину злу...

Мать со слезами на глазах опустилась на колени, прижавшись щекой к ее груди и накрыв голову широкой морщинистой ладонью.

– Да токмо нет у мя от той кручины средства, – это напоминало отпущение грехов, только без исповеди: старуха на миг приподняла руку, с тоской оглядела ее и снова опустила, едва заметно погладив мать по голове – единственное, на что хватило сил.

– Здравствуйте, – сказала я, чтобы дать знать о своем присутствии.

Она уставилась на меня, но глаз, почти скрытых тяжелыми веками, не считая двух узких щелочек, через которые проникало все то, что она теперь узнавала о мире, мне так и не удалось разглядеть. Тут прибежала маленькая девочка с охапкой свежесобранных трав.

– Ладны? – просипела она. – Росны, яко заповедано?

Да, все они блестели капельками росы, так что вполне годились в дело. Правнучка поставила их в стакан на низком столике, который я в тени дуба поначалу даже не заметила. Рядом на стеллаже стояли бутылки, склянки со странными смесями, мази всевозможных цветов и предназначений, а также масленка, миска с водой для защиты от сглаза и небольшой ножичек, с помощью которого на теле можно было отмечать точки, соответствующие пораженным внутренним органам, не притрагиваясь к ним самим.

Через некоторое время к дубу подъехала машина. Из нее вышли двое мужчин: им тоже нужен был совет и чудодейственное средство тетушки Кармелы. Мать поднялась с колен.

– Хоть рождена эта дщерь под недоброй звездой, много счастья она принесет, – проскрипела ей вслед старуха, наставив на меня узловатый палец.

Следующие несколько часов она принимала посетителей: порой на заднем дворе даже выстраивалась очередь. Все спешили воспользоваться ущербной луной, самой благоприятной фазой для борьбы со злом, объяснила мне жена Полсигары.

Меня пугали, что придется работать, но все, что пришлось сделать в тот день, – собрать на поле немного бобов и съесть их на обед. Взяв по корзинке, мы вышли, оставив Джузеппе дома играть с девчушкой, которая его обожала. Нас сопровождал непрерывный птичий гомон, над головами то и дело пролетали ласточки: несли стрекоз и жуков на обед новорожденным птенцам, попискивающим в гнездах под стрехами амбара. Мы будто плыли по краю ячменного поля, вдоль шеренг еще не созревших колосьев с пушистыми метелками на концах. Проходя мимо, я гладила мягкие стебли, наливающиеся соком под все более настойчивыми лучами солнца, столь непривычного после долгой зимы.

Но вот и огород, расчерченный прямыми параллельными бороздами. Между ними, на равном расстоянии, виднелись крупные кочаны салата, а чуть дальше – участок с помидорами, где только начали пробиваться хрупкие молодые побеги.

Наконец мы дошли до бобов, и я срезала свой первый стручок, но так неуклюже, что сломанный тонкий стебель согнулся до самой земли. Я смущенно взглянула на него и отвернулась.

– Иди сюда, покажу, как это делается, – сказала мать. – Одной рукой держишь здесь, сверху, другой подгребаешь.

Я встала рядом с ней, и мы стали собирать стручки в одну корзину. Остальные уже ушли вперед.

– Попробуй, какие вкусные, – сказала она, насыпав мне в ладонь продолговатых зернышек – крохотных, налитых соком зеленых существ, не слишком-то любивших, когда их раскусывают пополам острые детские зубы.

Мы продолжили собирать стручки. Среди стеблей то и дело попадались сгустки белесой пены – «кукушкины слезки»: как объясняла мне мать, крестная Кармела частенько использовала их в своих зельях. И только совсем недавно я где-то прочла, что их вырабатывает личинка пенницы, родственницы цикад. Еще одна красивая сказка растаяла как дым.

– Здесь все так спокойно и размеренно, – вздохнула я. – Хотелось бы мне, чтобы моя жизнь была такой...

Эти слова вырвались у меня неосознанно: может, само место располагало к доверительным беседам? Или сказалось влияние ведуньи? Мать не ответила, но явно услышала.

– Сколько мне было, когда ты меня отдала? – тихо спросила я, скорее устало, чем с вызовом.

– Шесть месяцев, только от груди отняли. Адальджиза являлась к нам каждую неделю, обещая жизнь, о которой можно только мечтать, и всякий раз пыталась забрать тебя с собой.

– Но... зачем ей это?

– Затем, что они годами пытались завести ребеночка, да все без толку.

В нескольких шагах от нас двигались остальные, на ходу закидывая в рот пригоршни только что собранных бобов, время от времени раздавался пронзительный голос Адрианы, за которым обычно следовал взрыв хохота. Мать продолжала рассказывать: что сперва как могла отбивалась, но потом забеременела пятым ребенком, а отец потерял работу. Что однажды они всю ночь проспорили, запершись в своей комнате, пока я спала в колыбели в гостиной, а братья – у себя в кроватях. И сдались.

Адальджиза хотела взять именно меня, ничего не понимающую крошку: боялась, что иначе ребенок, особенно мальчик, никогда ее не полюбит.