Арминута

Меня она обняла чуть крепче обычного, шепнув спасибо и только что не подпрыгивая по-девчоночьи от радости, а потом проводила к столу, накрытому уже с учетом Адрианы. Увидев маленькую вилочку для десерта и тарелки с позолоченной каемкой, сестра совсем растерялась.

– И как мне с этим разбираться? По-моему, хватит одной вилки с ножом. Ну, и ложки, если суп жидкий.

Я наступила ей на ногу: хорошо еще, села рядом – как знала! Но Гвидо, устроившийся напротив, только улыбнулся:

– Не волнуйся, бери какие хочешь. Сама увидишь, эти крошки тоже кое на что сгодятся.

Потом он поинтересовался у Адрианы, нравится ли ей школа. Та пожала плечами: мол, сойдет.

– Про твои успехи не спрашиваю, Адальджиза только о них и говорит, – мне кажется или он пытается извиниться за чрезмерный интерес к сестре?

Разговор плавно перешел на деревню: оказывается, Гвидо в детстве ездил туда к родственникам, хотя помнил только бесконечные обеды и вкусную колбасу. Сестра в ответ описала окорока у Полсигары, способные, по ее мнению, мертвого из могилы поднять, – видимо, забыв мои инструкции, решила, что она с ним на равных. Я только вздрагивала каждый раз, как она открывала рот.

Счастливая Адальджиза сновала между кухней и столовой. Подавая закуски из морепродуктов, она первым делом поймала взгляд любовника, чтобы оценить его реакцию. Тот одобрительно кивнул. Адриана с отвращением вертела перед глазами насаженную на вилку креветку без панциря.

– Что-то не так? – спросил Гвидо.

– Ага, на червяка похоже! – радостно ответила она, откусив половину.

Они принялись рассказывать анекдоты о людях, по каким-то причинам поедавших червяков или личинок. Кусок не лез в горло, я взмокла и даже перестала наступать Адриане на ногу при каждой неуместной выходке: в конце концов, такая уж она есть.

Подавая спагетти с моллюсками, Адальджиза случайно плеснула маслом прямо на рубашку Гвидо.

– Прости, дорогой, сейчас принесу тальк!

Он откинулся назад, на спинку стула, чтобы облегчить ей задачу, и она несколько минут медленно, ласковыми поглаживаниями втирала порошок в пятно, пока наконец не села на место. Я никогда не видела, чтобы она так вела себя с мужем.

– На этот раз без песка? – опасливо поинтересовался Гвидо.

– Офигенные, – пробормотала Адриана с набитым ртом, хотя вопрос был адресован вовсе не нам.

– По-моему, ни единой песчинки, они просто слегка подсоленные, но это ничего, иначе были бы перемороженными.

Тут послышался тоненький голосок, зовущий маму.

– Раненько он сегодня проснулся. Ну, не беда, зато теперь вы все-таки познакомитесь, – поднялась Адальджиза.

– Нет, дорогая, останься с нами и поешь. Франческо должен соблюдать режим.

– Но он же станет плакать, – тихо возразила она.

– Мы ввели режим не просто так, а по настоянию педиатра. И потом, плачет он сейчас или смеется, все равно скоро опять заснет. Давай, – он указал на блюдо, – а то совсем остынут.

Она послушно села, но на самый краещек стула, задумчиво накрутила спагетти на вилку и замерла без движения. Время от времени, когда ребенок замолкал, лицо Адальджизы светлело. Один раз она, как и просил Гвидо, даже почти донесла вилку до рта, но тут плач возобновился с новой силой.

Он выпил белого вина из хрустального бокала и промокнул сухие губы салфеткой.

– И не пытайся настаивать: пусть себе вопит за закрытой дверью, мы не станем обращать на него внимания, – в подчеркнуто безразличном тоне не осталось и следа веселости.

Я повернулась к Адриане, ковырявшей ракушку кончиком ножа.

– А, не стоит ради этого утруждаться, – заявила она, бросив и то, и другое в тарелку.

Ракушка зазвенела по фарфору, но этот звук сразу же перекрыл очередной крик ребенка. Его отец забарабанил пальцами по столу, потом поднялся. Мы трое не сводили с него глаз, уверенные, что он пойдет к сыну, но Гвидо направился на кухню: Адальджиза совсем забыла про горячее, запеченного сибаса с картошкой. Осознав свою ошибку, она расстроенно всплеснула руками.

– Может, пойди да и возьми его, а? – шепнула Адриана, воспользовавшись тем, что мы ненадолго остались одни.

Она не ответила – я даже не уверена, что услышала. Гвидо вернулся с противнем, поставив его прямо на кружевную скатерть, снял с рыбы кожу, вынул хребет, щедрой рукой разложил по тарелкам огромные куски, добавил гарнир и, пытаясь растянуть губы в улыбке, велел нам есть. Воздух дрожал от детских криков.

– Может, у него что-то болит? – умоляющим тоном предположила Адальджиза.

– Ничего, пять минут – и заснет. Это все детские капризы.

Он снова ушел на кухню, принес корзинку хлеба, потом попытался заменить ей давно остывшие спагетти на рыбу, но она отвернулась, словно не желая даже видеть тарелку. По сторонам рта залегли две глубокие складки, вдруг превратив ее в старуху.

Адриана попробовала кусочек, остальные к еде даже не притронулась. Если бы не раздававшиеся в нескольких метрах рыдания и вопли, за столом повисла бы гробовая тишина. В какой-то момент малыш притих и даже замолчал (Гвидо радостно кивнул), но практически сразу заорал еще громче.