Арминута

– Тут немного мяса с овощами, только сегодня потушила, можно разогреть, – сказала она у двери, протягивая завернутую в салфетку кастрюлю.

Прежде чем войти в квартиру, мне пришлось пару минут постоять на лестнице и отдышаться. Что происходит? В чем секрет этой внезапной Адальджизиной дружелюбности? Меня это смущало и даже немного пугало: стоило отказаться от нее, перестать ей верить, как она после нашей вынужденной встречи, напротив, становится все добрее, приветливее, и меня снова к ней тянет. А самое страшное, что я действительно хочу быть с ней, хоть и боюсь себе в этом признаться.

Несколько следующих недель я о ней не слышала: казалось, она снова исчезла. Вымытая и тщательно вытертая кастрюлька из-под мяса ждала на полке в кухне синьоры Биче. А что, если моя грубость ее оттолкнула? Нет, не может быть, это всего лишь очередной перерыв: со временем мне удалось привыкнуть, что она то появляется, то опять более или менее надолго исчезает. У нее нечасто получалось оторваться ради меня от своей новой семьи, а я, хоть и напускала на себя обиженный вид, сама того не сознавая, ждала каждого ее прихода, пока не перестала чувствовать в ней необходимость.

Готова поклясться, ее визиты меня не трогали, но при любом звонке в дверь я вздрагивала, а когда она принесла кофточку моего любимого цвета, буквально выдернула пакет у нее из рук.

– Мне показалось, красная симпатичнее. В талии не узко?

Я пожала плечами, даже не попытавшись примерить, и направилась в комнату, чтобы спрятать обновку в шкаф. Она зашла следом за мной, огляделась и задумчиво произнесла:

– Тут тесновато. Прости, что долго не навещала, я совсем с ног сбилась. Гвидо вечно на работе, а приводить жилье в порядок с малышом на руках можно годами, – оказывается, она вернулась в наш старый домик у моря, потому и пропала так надолго.

Надо же, я ведь и не знала, как зовут того, кто изменил всю нашу жизнь. А с какой лучезарной улыбкой Адальджиза произносила имя сына: Франческо – в честь святого, которому чаще всего молилась. Я слушала очень внимательно, хотя и отвернулась, чтобы этого не показать.

– И кровать твоя по-прежнему на месте, – пробормотала она едва слышно, поглаживая абруцезское шерстяное одеяло, согревавшее меня по ночам.

Она опять привезла полную сумку подарков: носки, серебряный браслетик, гигиеническая помада для моих постоянно трескающихся губ... Я приняла их без смущения, но и без благодарности, и пока она выкладывала все это на тумбочку, размышляла, что отвезти сестре.

– Зайдешь к нам в воскресенье на обед? – вдруг спросила она.

– На выходные надо поехать в деревню, – ответила я, не поднимая глаз.

– Ну, значит, в другой раз.

Но воскресенья шли и шли, а «другой раз» все не представлялся.

На Пасху, в редкий момент близости, я рассказала матери о приглашении. В кухне мы были одни: я помогала ей чистить освященные яйца.

– Соглашайся. В конце концов, это ведь Адальджиза тебя вырастила.

В последнее время она не раз пыталась смириться с визитами родственницы – возможно, чувствуя к ней некую неосознанную благодарность за то, что воспитала меня не такой, как остальные ее дети.

– Кабы не она, ты заместо учебы была бы нынче в деревне поденщицей, а с ней ни горя, ни нищеты не знала, тем паче голода, – попрекала она меня. – Да, оплошала она, с кем не бывает, но не станешь же ты всю жизнь из-за этого губу дуть?

Сама Адальджиза о воскресном обеде больше не заговаривала, но я чувствовала, что это стало ее навязчивой идеей. Встречались мы по-прежнему у синьоры Биче, не считая пары случаев, когда она убедила меня сходить с ней в универмаг и, будучи в настроении, накупила целую груду вещей для меня и для малыша. Хаотично перемещаясь из одного отдела в другой, мы, наверное, снова выглядели, как мать и дочь.

В начале мая она наконец повторила свою просьбу: теперь, помимо волнения, в ней звучало какое-то странное беспокойство.

– Гвидо хотелось бы получше тебя узнать. Нам кажется, время пришло, – сказала она, несколько раз медленно и беззвучно соединив ладони, словно аплодируя собственным словам. – Не отвечай сейчас, лучше я позвоню в пятницу.

Синьора Биче, оглядев нас, ласково улыбнулась, а в пятницу, сняв трубку, на мгновение прикрыла микрофон рукой:

– Давай, соберись!

К моему удивлению, воскресным утром она настояла на том, чтобы я оделась поприличнее, а потом, позаимствовав у Сандры черный карандаш и тушь, сама подвела мне веки и накрасила ресницы (возможно, слегка перестаравшись). Вскоре, сгорая от желания поскорее за мной заехать, позвонила Адальджиза, но я заявила, что по такой чудесной погоде предпочитаю пройтись.

Впрочем, в последний момент я решила, что не очень довольна своим видом, и, не понимая до конца, для кого это делаю, добавила на бледные скулы немного румян, а потому опоздала на автовокзал. Адриана уже приехала и дожидалась меня, мрачно поглядывая по сторонам.

– Ты совсем спятила? Бросила меня совсем одну посреди города! Сперва звонишь мне к Эрнесто, заставляешь встать пораньше, а потом не изволишь явиться?