Арнольд Мери. Последний эстонский герой

Я взял лошадь и поехал. проверил, договорился о том, что дивизия должна делать для этого госпиталя, а что — госпиталь для нашей дивизии. потом обошел палаты и наткнулся на ту девушку. она уже поправилась. Была обрита, но волосы начали отрастать—голова была повязана марлей, сквозь марлю волосы торчали. вот так и состоялось наше первое свидание с катей...

—Вот что: прямо с первого взгляда влюбились?

— Шел 1942-й год, но мы еще дышали воздухом 1941-го. Я, со звездочкой Героя, вдруг убедился, что недоступных для меня женщин не существует. а я воспитывался в русской гимназии, на тургеневском отношении к женщине. И в молодости, еще в гимназические годы, давал себе слово, что поцелую только ту женщину, на которой впоследствии женюсь. и вот я попадаю не в особенно приятное положение, потому что из-за «звездочки» (я прекрасно это понимал!) все девушки теперь вдруг стали готовы на любые авансы... Поэтому я сказал себе: «Не будь дураком, найди скромную, тихую, симпатичную и женись, как можно быстрее, а то превратишься в проститутку в брюках». А катя была нормальным человеком. никуда не лезла и ко мне не лезла.

Ухаживал за ней все лето. осенью нас отправили на фронт. а перед этим мы с нею поругались. Добрались под Москву, где из двух наших дивизий сформировали 8-й Эстонский стрелковый корпус. наша дивизия располагалась в коломне, там же находилось и управление корпуса. и вот, когда приехали в коломну и с катей помирились, я сказал: «Чтобы больше не ругаться, пошли регистрироваться». и зарегистрировались.

примерно через неделю должны были выступать на фронт. А что такое фронт, я уже немножко знал. и хотя я с величайшим уважением отношусь к женщинам-фрон-товичкам, никак не хотел, чтобы моя жена оказалась на фронте. Тем более, что здоровье у нее было слабенькое и она мало приспособлена к фронтовой обстановке. поэтому я пошел к комиссару 249-й дивизии и откровенно сказал: «помогите избавить ее от фронта». Тот посидел, подумал и говорит: «Единственное, что может избавить от фронта—беременность. Давай вызовем дивизионного главврача». вызвал и спрашивает: «как насчет справки о беременности?» Тот отвечает: «А кто потом будет разбираться? никто не будет!»

Состряпали справку о беременности, и я отправил катю к своим родителям. они были эвакуированы в Ленинград последним самолетом, в последний день перед тем, как Таллин был занят немецкими войсками. потом попали ко мне в госпиталь, я проводил родителей до омска, а из омска их эвакуировали в киргизию на берега озера иссык-куль. вот я катю туда и отправил.

в первом письме, которое я получил от нее будучи уже на фронте, было известие о том, что воображаемая беременность оказалась правдой... Так что старшая дочь ольга у меня родилась в киргизии, а вторая—наташа—уже в Таллине, в 1945-м году.

Жена прожила у моих родителей до весны 1944-го года, когда уже было ясно, что приближается освобождение Эстонии, поэтому эвакуированных начали собирать поближе к границам. ну, и моих тоже выписали из Киргизии в Ленинград. Так что весной 1944-го, приезжая с наровы на побывку, я снова встретился с женой. А потом ее назначили врачом в Ленинградскую область, в те районы, в которых размещались эвакуированные эстонцы. Мы готовились к боям за освобождение Эстонии, штаб нашего корпуса располагался километрах в пяти от той деревни, где работала катя. Между нами было слабо проходимое болото. И я к ней через это болото бегал.

Зимой 1944-1945-го года, освобождая Эстонию, мы дошли до Сааремаа, где осталась одна дивизия, а штаб корпуса и вторую дивизию перебросили на материковую часть.

Я сразу же попросил, чтобы мне дали сутки для того, чтобы привезти в Таллин жену, которая оставалась в Ленинградской области. Где-то в ноябре или в декабре 1944-го я привез Катю на грузовике в Таллин.

Она поступила работать врачом в детскую больницу. И пока мы в конце зимы и весной 1945-го года воевали в Латвии, в Курляндии, дважды переболела дифтеритом. Той зимой в Таллине разразилась эпидемия. А дифтерит вообще-то болезнь детская, у взрослых вероятность смертельного исхода многократно превышает вероятность смертельного исхода у детей. А она «ухитрилась» переболеть дифтеритом два раза! После немецкой оккупации никаких особых приспособлений в больнице не было, материальная база была плохой. А когда ребенок начинал задыхаться от дифтеритных пленок, то последнее средство для его спасения—это пропихнуть резиновую трубочку в горло и высосать пленки, чтобы освободить дыхание. Ну, вот она и «высвобождала». Сердце, естественно, сорвала, так что она у меня сердечница еще с 1945-ого года.