Аромагия. Книга 1

Он заговорщицки мне подмигнул, и я, улыбнувшись в ответ, поспешила уйти. Слуги провожали меня заинтересованными взглядами и навязчивым кунжутным ароматом – так пахнут «жареные» факты. Особый интерес вызывали мои распущенные волосы. Надо думать, сплетен обо мне после этого изрядно добавится…

– Петтер, будьте добры, отвезите меня к доктору Торольву, – попросила я, когда он помог мне усесться в автомобиль.

– Как прикажете, – согласился он и принялся будить своего железного зверя. Зверь недовольно поворчал, но, повинуясь рукам хозяина, медленно двинулся с места.

А ведь в последнее время Петтер проводит со мной не меньше времени, чем с Ингольвом! И уж точно не по своей инициативе… Хм, весьма любопытно. Что за этим стоит: уверенность мужа, что за мной нужно внимательно следить, или желание что-то провернуть тайком от собственного ординарца? Впрочем, глупости – что такого может делать Ингольв, чтобы опасаться посторонних глаз?

Я встряхнула головой, пытаясь избавиться от глупых мыслей (интересно, куда при этом деваются мысли – сыплются из ушей?), и тут же, выругавшись про себя, принялась поправлять волосы. Мои рыжие кудри, вырвавшись на свободу, всегда крайне неохотно возвращаются в оковы прически.

Мальчишка, пахнущий кофе и железом, посматривал на меня с любопытством, да так засмотрелся, что едва не въехал в столб. Я вскрикнула, однако водитель успел резко крутануть руль и увернуться от уже распахнутых объятий смерти.

– Петтер! – воскликнула я, схватившись за сердце. – Не знаю, о чем вы так задумались, но очень прошу больше так не делать!

– Как скажете, – согласился он, кажется, нисколько не испуганный. – Да вы не волнуйтесь, я давно этот столб видел.

– Да-а? – протянула я с сомнением. Сладковато-древесный терпкий аромат можжевельника подтверждал безмятежное спокойствие мальчишки. – Почему же сразу не отреагировали?

– Отвлекся, – честно признал он и, улыбнувшись краешком губ, пояснил: – Вспомнил одно прекрасное стихотворение.

– Стихотворение?! – повторила я и расхохоталась от души. – Петтер, вы невозможны!

– Ну, правда ведь! – Он чуть нахмурил темные брови и нажал на клаксон, заставив подпрыгнуть какого-то зазевавшегося на перекрестке пешехода.

– И какие же строки вас настолько увлекли? – опрометчиво поинтересовалась я.

Он бросил на меня короткий взгляд и начал тихо:

– Наполни чашу до краев – я душу потопить готов, и колдовского зелья влей – забыть о женщинах скорей![22] – И, помолчав, закончил уже совсем иным тоном: – Но вам ведь это неинтересно.

От него потянуло острым запахом перца, отчего у меня немедленно зачесался нос. Я украдкой потерла свой главный рабочий орган и уставилась в окно, скрывая смущение. Эти строки любила бабушка, и я прекрасно помнила продолжение.

– Я когда-то тоже писала стихи, – сама не знаю зачем, призналась я, проводя пальцем по запотевшему стеклу. Задумчиво посмотрела на получившуюся руну иса – лед, бездействие, промедление. Один вид этого знака вызывал озноб. – Мой дед в юности был довольно известным эрилем, – объяснила я, перечеркивая ису косой чертой, и почувствовала, как заныло сердце. Наутиз – нужда, потребность – вот что у меня вышло. – Я унаследовала его способности.

И вспомнила, что говорил дед: каждая руна чему-то учит. Урок наутиз – понять, что нужно именно тебе, и либо добиваться желаемого, либо смириться с тем, что имеешь. Горькая пилюля, но по-настоящему целебная. Осталось решить, смириться ли со своей судьбой или очертя голову ринуться в бушующие воды неизвестности…

Должно быть, моя улыбка вышла печальной. Глупо мечтать о чем-то несбыточном, а еще глупее беситься из-за того, чего не можешь изменить. Кажется, последние слова я невольно произнесла вслух: мальчишка прикусил губу, но не сдержался.

– Если не мечтать о чудесах, они никогда не произойдут! – выпалил он, вздернув упрямый подбородок, и лихо остановился у дома доктора Торольва.

– Они и так не произойдут. – Я пожала плечами и делано безразлично отвернулась. – Лучше не ждать и не надеяться. Обманываться бывает невыразимо больно…

А на губах – соленая горечь эвкалипта. Или слез?

Петтер несмело коснулся моего плеча, разорвав цепь полынно-горьких воспоминаний. Прозрачный голубовато-фиолетовый аромат ладана – веры – словно подсвечивал его лицо.

Я на мгновение опустила веки, пряча сожаление. Как мне временами недоставало той юной убежденности! Жизненный опыт стер эту наивную веру, как горничная стирает пыль. Взмах, другой, и осколки надежд бесполезными пылинками разлетаются вокруг…

Хватит уже тосковать о несбывшемся.

– Разве можно жить, не надеясь ни на что? – Голос Петтера был тих.

– Можно! И прошу вас, Петтер, – мой голос звучал холодно и звонко, будто сталь на морозе, – не нужно душеспасительных бесед!

В его темных глазах, как в океане, забурлили волны чувств: гнев, обида, разочарование.

– Как прикажете, госпожа Мирра! – Ломкий юношеский басок, поначалу делано-безразличный, на моем имени дал петуха.