Аромагия. Книга 2

Я уронила на пол полотенце и закрыла лицо руками.

Еще немного, и я не выдержу. Сорвусь, и не остановят меня ни приличия, ни даже мысль о Валериане. Больше так нельзя. Молча глотать обиду, давиться невысказанными упреками, чувствовать себя тряпкой, о которую вытирают ноги. Даже «Уртехюс» перестал быть для меня надежным убежищем, потому что глупо прятать голову в песок и надеяться, что беда не заметит тебя, если ты не видишь ее.

Подойдя к зеркалу, я внимательно изучила собственное отражение – как-то разом постаревшее, с синяками под глазами и горькой складкой у губ. Я не хотела быть той женщиной, которую видела в зеркале. Выгоревшей, закопченной изнутри, как старая керосиновая лампа.

Я хотела забыть эту ночь. Пусть глупо, пусть мелочно… Пусть. Я хотела забыть.

Мне было ради кого жить. Только жить не хотелось.

Выпив три чашки крепчайшего кофе, я уселась на подоконник в гостиной, обхватила колени руками и замерла, невидяще глядя на улицу. Под дождем остатки снега успели растаять, обнажая неприглядный, намокший серый город. Запахи грязи, гниющей рыбы, водорослей, йода и воды как будто перемешали и хорошенько взболтали, получив в итоге что-то невнятное и размытое.

От каменного подоконника тянуло холодом, из-за бессонной ночи и избытка кофе у меня слегка кружилась голова. А внутри словно свернулась змеиными кольцами пустота. Не осталось ни обид, ни сожаления, ни даже вины – только выжженная пустыня. И песок воспоминаний легко сыпался между пальцами.

Я сидела, глядя в безмолвное небо, и ощущала себя бесконечно одинокой. Боги, милосердные мои боги, за что вы так со мной? Неужели мне мало было измен Ингольва, презрения свекра, смерти дочери? Беспощадные и циничные норны не скупились, щедро сыпали в котел моей судьбы специи и пряности. Едкий, сводящий с ума страх за сына; растоптанная любовь, пахнущая как вянущие без воды цветы; жалящая крапивой разлука с родными; густая смола боли.

А теперь еще и эта ночь, отдающая аммиаком и дешевым ванилином. От одного воспоминания к горлу подкатывала тошнота.

И никогда уже не склеить разбитый хрусталь иллюзий, не начать жизнь заново, не вернуть ушедших…

Впрочем, какой смысл себя жалеть? Не стоит полагаться на богов. Разве нельзя самой добавить в свою жизнь немножко тепла, чуточку нежности, лучик света?

Говорят, пепел хорошо удобряет почву…

Заставив меня вздрогнуть, по всему дому ожили часы: кричала кукушка, исполняли заученный танец лебеди на пруду, звенели ходики. И, повинуясь зову часов, дом разом ожил, зашевелились его обитатели. Что-то втолковывал Сигурду свекор; Ингольв ревел буйволом, требуя рассола и зачем-то пистолет; звенела посудой Сольвейг, накрывая на стол.

Дождавшись, пока благоверный уберется в свои комнаты, я поднялась наверх. Стоящий в коридоре свекор, на минуту отвлекшись от распекания прислуги, встретил меня подозрительным взглядом.

Я чувствовала себя так мерзко, что хотелось говорить гадости и бить посуду, но воспитание не позволяло выказывать чувства столь откровенно. Пришлось улыбнуться и склонить голову в молчаливом приветствии.

Оказавшись в своей комнате, я принялась за дело.

Маска с глиной рассул, экстрактом огурца и маслом базилика, чтобы убрать следы усталости. Чайно-шалфейные компрессы на глаза – от мешков и красноты. Медовый скраб для тела и крем с розой, сандалом и мускатным шалфеем.

Сольвейг через дверь позвала меня завтракать, но я крикнула, что буду позже. Она фыркнула и удалилась.

Я критически осмотрела себя в зеркале. Пожалуй, без косметики сегодня лучше обойтись – лишние улики ни к чему. Разве что немного пудры…

Блузка нежнейшего розово-бежевого оттенка, любимые янтарные украшения…

Капнув на щетку масла иланг-иланга, я принялась расчесываться. Томный бархатный аромат струился по комнате, заставляя глубже и чаще дышать. Рыжие пряди струились через зубцы, а я, мерно проводя расческой, с недоверием всматривалась в свое порозовевшее отражение. Неужели я действительно собираюсь это сделать? Даже мысль эта казалась дикой, но сладкие чары иланг-иланга оказались сильнее. Они туманили голову, ласковым дуновением уносили прочь сомнения, обещали забвение…

Прелесть аромагии в том, что она позволяет влиять на чувства и разум. Не идти на поводу у тревог, страхов или бессонницы, а расправляться с ними легко и непринужденно.

Незаметная, но оттого не менее могущественная магия.

Поэтому нас, аромагов, и боятся. Власть над чувствами страшит. Разве сложно мне, скажем, заставить кого-то выболтать сокровенные тайны или расплакаться прямо посреди торжественной речи, вынудить потерять голову от любви или серьезно заболеть? Другой вопрос, что я не стану влиять на кого-нибудь без его просьбы или крайней нужды.

Впрочем, меня уже заждались…

Я спустилась вниз, когда мои мужчины уже пили чай, и одарила всех сияющей улыбкой.

– Здравствуй, дорогой. Здравствуйте, господин Бранд, Петтер.

Мне ответили вразнобой.

– Приперлась наконец! – мой мрачный благоверный.

– Здравствуйте, госпожа Мирра, – бледный и отчего-то помятый Петтер.

– Соизволила! – язвительный свекор, отвлекшись от газеты.