Аромат изгнания

В Хагиаре нас встретил залитый светом дом. В воздухе висела водяная пыль, принесенная морскими волнами. Хагиар, окруженный полями и виноградниками, был раем для детей. Повсюду высились скалы, в которых мы любили прятаться и предаваться мечтам. А главное – там был пляж и море, такое синее, что сливалось с небом. Песок был белый, как мое платье первопричастницы. Приходилось щурить глаза – так он слепил. Дом был поменьше, чем в Мараше, и Пьер спал в одной комнате с Жилем, а Мария со мной. Я обожала нашу комнату. Ее окна выходили на море, и мы могли вволю слушать плеск волн, лениво набегавших на песок. Ночами эти звуки убаюкивали нас лучше любой колыбельной. Море просто ошеломило Жиля. Папа научил его плавать. Мы с Марией писали слова на песке и смотрели, как их слизывает море.

Дни пробегали незаметно. Казалось, время движется в ином ритме, совсем не так, как в Мараше. Нашу свободу никак не ограничивали, только ложиться спать надо тогда, когда велят. Мы предавались тысячам игр, бегали по виноградникам, хватая свободу за хвост, и объедались нагретыми солнцем ягодами, таявшими во рту. Я почти забросила тетрадь со стихами, ведь моим эмоциям была отдана лучшая территория из возможных. Каждое утро начиналось с радости, с чувства безопасности, с объятий беззаботности.

У самого моря я нашла куст – раздвоенный, с удобной выемкой у самых корней. Жиль иногда садился рядом со мной, молча, чтобы не нарушать моих грез. Мы сидели так часами, слушая, как разбиваются волны о песок. Вдыхали полной грудью морской воздух – свободные, такие свободные, что даже горизонт не мог остановить наш бег к вечности. Жиль был для меня светом – таким же, как дедушка, Мария и мама. Я шла по дороге, вымощенной звездами, и понимала, как мне повезло, что меня так любят. Я думала, что бабочки никогда не попадут в сети жестокости, а птицы всегда будут петь по утрам, пробуждая в нас желание жить.

Однажды я повела Жиля к морю по тропинке, которую сама нашла. Я поднырнула под плакучую иву, обхватив ее ствол руками. Жиль подошел ко мне и тоже обнял ее. Наши руки соприкоснулись. Я закрыла глаза, слушая нежную мелодию листвы, колышущейся под весенним ветром. Он придвинулся ко мне и неловко поцеловал в щеку. Я почувствовала, что становлюсь красной, как помидоры, которые наша кухарка клала в табуле. Потом он прижался губами к моим губам. Это был мой самый первый поцелуй. Стало немного щекотно, как будто облачко тихонько легло на мой рот. Я приоткрыла его и еще отчетливее ощутила мягкость пухлых губ Жиля. Казалось, поцелуй длился много часов, я целиком отдалась этой благодати. Пора было уходить, но какая-то часть меня осталась в плену этого момента, и мне было очень трудно вернуться к настоящему. Я двигалась медленно, увлекая за собой ту, что осталась под деревом, прильнув губами к губам Жиля. Она не хотела идти со мной и тащила меня к себе, чтобы я вновь и вновь переживала восхитительный поцелуй, преобразивший этот день.

Вечером я долго смотрелась в зеркало, вглядывалась в свое лицо, выискивая изменения. Мои щеки раскраснелись, а рот как будто припух. Он был похож на ягоды ежевики, которые мы, сластены, собирали летом на тропинках вдоль моря. Мария ничего не заметила, и я решила сохранить в себе этот поцелуй, который таял в сердце, как сладкая конфета.

Все тщательно готовились к дню рождения Марии. Мы старались не показывать ей наших приготовлений, чтобы она была уверена, что мы забыли эту дату.

Когда великий день настал, она вскочила с кровати и кинулась ко мне, блестя глазами.

– Ну? – спросила она.

– Что – ну? – отозвалась я.

Прелестная гримаска разочарования была написана на ее сонном личике. Она побежала в комнату Пьера, который всегда окружал ее заботой и вниманием.

– Ну? – спросила она его.

– Что – ну? – отозвался он.

Ее плечики чуть ссутулились. Она спустилась к маме, которая ставила цветы в вазу, и повисла у нее на шее.

– Мамочка!

– Доброе утро, милая!

– Но… Ты мне ничего не скажешь?

– Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала, милая?

Я увидела, как Мария нахмурилась. Решив, что, возможно, перепутала дату, она побежала в кабинет деда, проверить по календарю, от которого он каждый день отрывал листки, какое сегодня число. Но было действительно двадцать первое июля. С тяжелым сердцем она вернулась в комнату. Прескотт смотрел на нас полными укоризны глазами. Мария была такая грустная, что я чуть не выдала ей наши планы. После завтрака я увела ее на пляж, зная, что, когда мы вернемся, все будет готово. Набрав ракушек, я села вместе с ней у воды и закопала наши ноги в песок.

– Вот я, когда вырасту, ни за что не буду забывать про дни рождения моих детей, – сказала мне Мария.