Аромат смерти

Моя работа заключалась в том, чтобы выявить травму. Газ, лекарственные травы, хлорид, уголь, жженый запах тормозных колодок, табачный дым, дешевое вино… Что бы это ни было, запах вызывал призраков, которые превращали жизнь человека в кошмар. Попавший на рюкзак, на школьную форму, на чехол мобильного телефона, на кошелек, на зонтик он становился вездесущим. Чувствительность к запахам у всех людей разная, так что дозу необходимо строго контролировать. Поначалу запах должен быть едва уловимым. Дальше я брызгал им снова и снова, пока не переходил определенный порог. Время поворачивало вспять, боль возвращалась, заполняя собой всю жизнь и загоняя жертву в ловушку, из которой нет выхода.

Запах напоминал о провале. О том, что ты не оправдал ожиданий родителей, не защитил тех, кто зависел от тебя, не исполнил свою мечту. А еще о потерях. О матери, которая бросила своих детей, о члене семьи, о сестре, погибшей в автокатастрофе. Печенье, пирог, детская присыпка, ароматизированная игрушечная собачка, шампунь, которым мыли домашнего любимца, – все это может напомнить о счастливом детстве, несравнимом с тягостной реальностью настоящего.

Я использовал запахи, чтобы пробуждать воспоминания, а потом предоставлял эмоциям делать свою работу. Боль неизменно подталкивала человека к саморазрушению.

Однажды утром все они открывали глаза и, уставившись пустым взглядом в потолок, решали не просыпаться больше никогда.

17

Иви вспомнилась фраза из романа: «Есть вещи, которые определяют выбираемый путь, и мы редко можем точно указать на них». Это касалось детского опыта, который направляет нас на определенный путь в жизни еще долго после того, как сам случился. Смысл этой фразы она поняла отнюдь не сразу.

Говорят, когда люди умирают, в их глазах запечатлевается последняя сцена их жизни – до того, как гаснет свет. Глядя вниз с крыши, она не могла увидеть глаза Айзека – только его руки и ноги, разбросанные в стороны под причудливыми углами, и кровь, медленно растекающуюся в стороны от мертвого тела, как будто кто-то выдавливал его плоть, похожую на красный сок.

Она присела и прислушалась к крикам людей внизу.

«Там были дети, – внезапно подумалось ей. – А он прыгнул, даже не задумавшись».

Люди внизу плакали и всхлипывали, ругались и стонали. Когда на крышу ворвались полицейские, Иви встала на колени и завела руки за голову.

– Держите руки так, чтобы мы могли их видеть! – кричали ей. Один из офицеров наставил на нее пистолет, двое других медленно подходили к ней сбоку. – Лечь вниз! Не шевелиться!

Иви послушно следовала их приказам. Они выкрикивали еще какие-то команды.

– Простите, госпожа. – Визгливым голосом полицейский офицер, стоявший слева, начал зачитывать ей права, будто с телесуфлера. – Вы арестованы. У вас есть право хранить молчание…

Наручники воняли. Иви почувствовала запахи пота, мочи, отбеливателя и табачного дыма и только потом металла на своих запястьях. Она сморщилась и отвернулась. Офицер напомнил, что ей лучше сотрудничать с полицией.

– Можете идти сами? – спросил он, поднимая ее на ноги.

– Он спрыгнул, – пробормотала Иви.

– Что?

– Просто спрыгнул. – Она сделала паузу. – Но я не остановила его.

– Понятно. Давайте дождемся, пока будем в участке, там вы повторите всё снова.

Ответ был простой формальностью. В действительности он ее не слушал.

– Можете идти самостоятельно?

Иви кивнула – и с удивлением поняла, что у нее подкашиваются ноги. Полицейские тоже это заметили. Без церемоний один из них подхватил ее под руку и помог спуститься по лестнице. Она не осмеливалась смотреть по сторонам, слышала только детский плач.

«Они же ничего не видели, правда?»