Аромат золотой розы

– Это ты ничего не знаешь о своём родственнике. Откуда такое изумление? Ты что не знала, что вы оба – бастарды, прижитые в одной семье? Да, твоя бледность говорит сама за себя – значит, ты и впрямь не знаешь правды. Ну, так уж и быть, как своей будущей жене открою тебе старые тайны моих покойных друзей. Ведь и твой папаша – молодой Гренвиль – и герцог де Гримон считались моими друзьями…

– Когда их нет в живых, такая мразь, как ты, может безнаказанно марать память благородных людей своими домыслами, – огрызнулась женщина, но это были уже лишь слабые отзвуки прежнего высокомерия.

Ее собеседник громко и весело расхохотался. Орловой показалось, что «банкир Роган» больше не станет развивать болезненную тему, но тот не преминул завершить свой рассказ:

– Герцог был женат на старшей сестре твоего отца, Беатрис, а спал с виконтессой де Ментон. Он прижил с ней мальчика, и глупая женщина назвала своего бастарда в честь любовника – Раулем Артуром и даже окрестила его под этим именем. Вот только для её законного супруга это оказалось «слишком». В раздражении тот выправил прижито́му женой ублюдку метрику с именем своего легавого кобеля – Виктор, а потом сослал мать с младенцем к дальней родне. Герцог же не захотел расстраивать свою молодую жену, которая доводилась тебе тёткой, и навсегда забыл и о любовнице, и о сыне. Ну а Беатрис, в свою очередь, уговорила брата так же поступить с твоей матерью. Я сам выиграл у Гренвиля ту тысячу франков, которую граф получил за проданную в бордель Франсуазу. Кстати, самая пикантная подробность этой истории состоит как раз в том, что Франсуаза уже была беременна тобой. Так что скажи своему Раулю, чтобы не путался у меня под ногами, да и сама притихни, а то отберу у вас обоих сразу всё! Париж быстро забудет о «русской княгине», когда в твоих ломбардах и борделях станут заправлять мои люди.

Женщина молчала. Пауза затягивалась, а ответа всё не было. Неужели она сдалась? Что ж, это возможно. Рассказ «барона-банкира» оказался слишком жестоким, а прошлое Мари-Элен неприглядным. Многие женщины от такого пали бы духом.

Впрочем, долго гадать Орловой не пришлось. Негодяй со смехом произнёс:

– Слаба ты против матери, дорогая! Покойная Франсуаза и глазом бы не моргнула, а ты раскисла. Куда ты лезешь? Хочешь профукать то, что мы с твоей матерью строили тридцать лет?

Голос женщины зазвучал с новой яростью:

– Ты бы помолчал! Все, что у тебя есть, заработала она, пока ты отсиживался в эмиграции. Все принадлежит Франсуазе, а значит, и мне – её единственной наследнице. Это тебя нужно спросить, куда ты лезешь, каторжник? Зачем мне выходить за тебя замуж, зачем рисковать доходами и состоянием, если тебя завтра арестуют и отправят туда, откуда ты сбежал? Назови мне хотя бы одну причину, почему я должна это сделать?

Барон хмыкнул и с нескрываемым презрением изрёк:

– Пожалуйста, если ты оглохла, я повторю вновь: Жильбер!

– Что «Жильбер»?! – вскричала женщина.

И получила убийственный ответ:

– Твой сын – у меня… И время уже пошло…

Глава тринадцатая. Три буквы «Р»

Мадемуазель де Гримон потеряла счёт времени. В этой чёрной тишине не происходило ничего – не было ни звуков, ни запахов, не чувствовалось движения воздуха. Мрак затягивал, отуплял, забирал остатки воли. Поначалу Луиза пыталась двигаться, поддерживать силы – собиралась бороться, но потом сдалась. «Сколько мешков можно навьючить на осла, чтобы его хребет не сломался?» – вспомнилась услышанная в детстве загадка. Отец тогда затеял шутливое состязание в остроумии… Герцог Рауль умер, к счастью, не узнав о драматической судьбе своих детей, зато его дочь всю жизнь вспоминала ироничный вопрос и каждый раз думала, что это отнюдь не шутка.

«Моя ноша стала невыносимой, – честно сказала себе Луиза. – Больше не могу».

Её уделом остались этот подвал, оковы и воспоминания. Что ж, значит, так тому и быть. Если ты обречена, то уже никому ничего не должна. Что смогла – то сделала, и теперь свободна. Тот маленький кусочек бытия, что ещё остался, принадлежит только тебе. Луиза тихо лежала, смежив ресницы, а её душа улетала в прошлое – в короткие мгновения счастья.

Мама – черноглазая красавица. Как она была хороша! Все принимали герцогиню Беатрис за итальянку, хотя та родилась и выросла в Париже.

«А ведь в ней была какая-то первозданная страстность», – поняла вдруг Луиза.

Она никогда не думала так о собственной матери, ведь Беатрис ушла из жизни совсем молодой, когда её дочь была ещё девочкой, но сейчас взрослая, умудрённая жизнью Луиза смотрела на мать не снизу-вверх, а как на равную. Дочь и теперь не переставала ею восхищаться – Беатрис была настоящей, до кончиков ногтей леди, но при этом очаровательной кокеткой. Герцогиня крутила мужчинами с такой лёгкостью, что сама сбивалась со счёта, обсуждая с любимой горничной своих поклонников. Беатрис считала, что её дочка слишком мала, и не считала нужным придерживать язык в её присутствии.

«А любила ли мать отца?» – спросила себя Луиза.