Ароматы

Он глубоко вздохнул и быстро выговорил: — Несколько лет назад я работал в фирме Шанель. Учеником парфюмера. Помогал находить новые составы для духов.

— Вот как. Почему вы уехали из Парижа?

— Там убили мою жену.

— Немцы?

Проклятье. Сколько раз ему приходилось лгать, но он все еще не привык.

— Она была на улице во время перестрелки. Даже неизвестно, немецкая или французская пуля ее убила. Я остался с ребенком на руках и, сами понимаете, с разбитым сердцем. Меня пригласила к себе кузина, с которой я был дружен с детства, — они живут в этих краях.

— И вы поселились у них?

— Увы, нет. Кузина получила письмо из Америки, что ее мать умирает от рака, уехала и осталась там. — Арман тяжело вздохнул. Он вспотел — лгать было мучительно.

— Бедняжка, — мягко посочувствовала мадемуазель Бенуа. — Я, наверное, помогу вам. — Вдруг голос ее резко изменился. — Но вы сами понимаете, много платить я не в состоянии.

Он кивнул.

— Плата будет совсем небольшая, — уточнила она. Торговаться и сбивать цену было страстью мадемуазель Бенуа. — Но я подумаю. Пожалуй, вы подойдете, — милостиво добавила она. — Приходите в четверг, месье Деларю, и мы договоримся.

Когда он ушел, Одиль Бенуа довольно улыбнулась, если она заполучит этого мужчину, — это будет прекрасная сделка. Он привлекателен, с хорошими манерами, вдовец… Она улыбнулась еще шире, сняла очки и протерла их подолом юбки. Насчет своего прошлого он лжет, это ясно. Тем лучше! Она докопается до истины, и у нее будет средство держать его в руках. Она надела очки и громко засмеялась. Наконец-то ее судьба переменится, вот увидите! Старик-паралитик встревоженно замычал. Она раздраженно тряхнула кресло. — Какую жизнь ты мне создал! — прошипела она. Он не говорил, и она не знала, слышит ли он ее, но непрестанно изливала на него свое неистовство. — Я потратила на тебя свою молодость, стала посмешищем, в тридцать шесть лет не замужем! Как женщине жить без опоры, полагаться только на себя? Но я еще возьму свое, вот увидишь!

В том, что Одиль осталась старой девой, была виновата война. Когда ей было двадцать лет, все мужчины ушли на фронт. Потом умерла мать, Одиль пришлось ухаживать за отцом-паралитиком и жизнь ее стала очень трудной. Отца она ненавидела и считала причиной всех своих бед. Инвалидное кресло отца казалось ей символом ее несбывшейся судьбы. Ей нравилось себя жалеть, но в то же время жалобы на свою судьбу доставляли ей своеобразное удовольствие.

Когда в четверг Арман пришел в аптеку, он увидел, что Одиль сделала новую прическу. Подойдя к ней, он почувствовал запах лилии, приколотой к вырезу ее платья; он напомнил ему о Марии-Луизе, которая больше всех цветов любила лилии долины, носила их в сезон и сушила между страниц книг. Улыбку Армана, вызванную нежным воспоминанием о жене друга, Одиль приняла на свой счет и, кокетливо, словно девочка, поднесла руку к волосам. Арман похвалил ее новую прическу.

— Вот у кого волосы словно шелк! — сказала она, гладя золотистые кудри Ви. — Одолжите мне на денек свою дочку. У меня нет своих детей, но я их обожаю. Какой прелестный ребенок!

Арман улыбнулся и пригласил Одиль поужинать с ним в ресторан. Она согласилась, закрыла аптеку и была готова через несколько минут. За ужином Одиль сообщила, что, все обдумав, она решила, что у нее нет средств нанять помощника. Ей нужен партнер, с которым можно будет делить доходы в зависимости от капитала, который он вложит в дело.

«Таким образом я выясню, — подумала она, — есть ли у него средства, и какие».

Арман едва не подпрыгнул от радости. Он продаст оставшееся у него очень ценное ожерелье из жемчуга и рубинов, и обеспечит Ви благополучную жизнь. Анна простила бы его — ведь он делает это для их дочери.

Арман уже продал часть драгоценностей, когда блуждал с ребенком по дорогам Франции, а деньги были на исходе. Он отдал их за смехотворную цену ловкачам, которые во время войны орудовали на черном рынке, а в мирное время занялись контрабандой и всякого рода жульническими махинациями, утешая себя тем, что оставшиеся драгоценности спасут их в случае опасности.

Вернувшись после убийства партизана в деревушку за своими вещами, Арман рисковал жизнью, но и сейчас благодарил Бога, что отважился на это.

На следующий день после встречи с партизанами и вынужденного убийства одного из них он до рассвета пробрался на кладбище, где гроб Анны все еще стоял непогребенным, попрощался с любимой, закрыл крышку гроба и засыпал его землей. От могилы был виден дом, где он убил человека, и там спала его дочь, если только ее не унесли в другое место.

Ему хотелось найти ее и забрать с собой, но черный туман потрясения и горя рассеялся, сознание прояснилось. Он понял, что бежать, спасаться с новорожденным ребенком на руках немыслимо, они оба неизбежно погибнут. Выбора не было — он должен оставить здесь свою дочь.

Обретенная ясность мысли осветила ему путь дальнейших действий — необходимо найти вещи, иначе он не выживет сам и не сможет поддерживать существование ребенка, когда удастся взять его к себе.