Арсений и Андрей Тарковские. Родословная как миф

…Никто: не брат, не сын, не муж,
Не друг – и все же укоряю:
– Ты, стол накрывший на шесть душ,
Меня не посадивший с краю.

Все та же таинственность жизни: стихи к Арсению были последними стихами Марины.

Смерть Марины Ивановны в Елабуге (где в эвакуации жила семья и мать Арсения Александровича) по силе и глубине удара была равна событиям войны, ее трагедиям. Их отношения, ее неповторимая личность, отчаяние последних дней жизни вонзилось в сердце поэта навсегда.

Цветаевой он посвятил два цикла: «Памяти Марины Цветаевой» – шесть стихов, «Чистопольская тетрадь» – десять, и еще одно стихотворение. В этом его ответ. Поэту по-настоящему близка только поэзия и поэты. Он знает их другим чувством и другим измерением сознания. Древний, из глубин стон-плач:

Я слышу, я не сплю, зовешь меня, Марина,
Поешь, Марина, мне крылом грозишь, Марина,
Как трубы ангелов над городом поют,
И только горечью своей неисцелимой
Наш хлеб отравленный возьмешь на Страшный Суд.
Зову – не отзывается, крепко спит Марина.
Елабуга, Елабуга, кладбищенская глина, -

это в ноябре 1941 года.

И через двадцать два года, в 1963 году, крик отчаяния, страсть не теряет напряженности.

Не речи, -
нет, я не хочу
Твоих сокровищ – клятв и плачей,
Пера я не переучу
И горла не переиначу, -
Не смелостью пред смертью, – ты
Все замыслы довоплотила
В свои тетради до черты,
Где кончились твои чернила, -

Не первородству, -
Я отдам
Свое, чтобы тебе по праву
На лишний день вручили там,
В земле, – твою земную славу…

Только земные страсти конечны. Такая поэтическая боль, видимо, никогда.

Арсений рвался на фронт. Патриотизм Тарковских никогда не был публичной риторикой. Но война – это другое. Это долг перед Родиной, защита достоинства земли и дома. И редкие для него по «открытости» чувств стихи:

Русь моя, Россия, дом, земля и матерь,
Ты для новобрачного – свадебная скатерть.

…

Для сердца сыновьего – негасимый свет,
Нет тебя прекрасней и желанней нет.

Стиху предпослан эпиграф «Кони ржут за Сулою» из «Слова о полку Игореве».

Война, как ни странно, соединила несоединимое: реальность жизни с чувствами и поэзией. Многочисленные заявления в Правление Союза писателей возымели действие. Из Чистополя он отправляется в Москву и затем в действующую армию военным корреспондентом 16-й Гвардейской Краснознаменной армии. Газета «Боевая тревога». Все газеты тщательно собраны и сейчас находятся в Литературном архиве Пушкинского Дома. Когда во время войны приходилось бывать в Москве, он приходил к своему другу Георгию Аркадьевичу Шенгели. Они дежурили на крыше дома и под черным гудящим небом вели разговоры, конечно, о войне, но и о поэзии. «Видите, – говорил Шенгели, – я недаром втянул вас в „Гудок“: вот вам это пригодилось. Вам было бы теперь трудно работать в газете – без подготовки… А какой у вас пистолет? Покажите-ка!» Он так безусловно верил в победу, что даже в эти дни занимался (в голоде и нетопленой квартире) составлением графиков зависимости ритма и произнесения стиха.

Мария Ивановна с детьми живет в Юрьевце на Волге с 1941 по 1943 год. Они переписываются, дети посылают свои рисунки. Андрей читает «Мифы и легенды Древней Греции» и непрерывно рисует войну «настоящую и Троянскую».

В 1943-м Мария Ивановна возвращается с детьми из Юрьевца в Москву, какое-то время они живут в Переделкине. Все, кто видел фильм Андрея Тарковского «Зеркало», помнят эпизод приезда с фронта отца, детей бегущих, спотыкающихся, падающих, замирающих на груди отца, и боевой орден «Знак Почета» на гимнастерке. Орден этот Арсений получил в действующей армии. Через полгода после их встречи война для него закончилась. Он был тяжело ранен и в результате нескольких ампутаций лишился ноги. Всю остальную жизнь ходил с протезом. Важно не только то, что происходит, что случается с нами, но и то, как мы относимся к случившемуся. «На войне я постиг страдание. Есть у меня такие стихи, как я лежал в полевом госпитале, мне отрезали ногу. В том госпитале повязки отрывали, а ноги отрезали как колбасу. И когда я видел, как другие мучаются, у меня появлялся болевой рефлекс. Моя нога для меня – орган сострадания. Когда я вижу, что у других болит, у меня начинает болеть нога»[27].

Стихи так и названы «Полевой госпиталь».