Артефакт

– Она не плоха, она принципиально недостаточна. Научная картина мира обусловлена внешним восприятием и ограничена нашей неспособностью заглянуть в себя. А мы чувствующие существа, и именно наши ощущения являются для нас реальностью. Более того – каждый из нас ощущает себя центром мироздания, в то время как объективные данные свидетельствуют о том, что мы лишь ничтожные песчинки в бездонном океане Вселенной. Объективность – это лишь договор между нами, причем договор лицемерный, поскольку мы вовсе не чувствуем того, о чем нам удалось договориться. В каком-то смысле науке не хватает субъективности, хотя это не совсем то слово, которое бы тут подошло…

Я усмехнулся: наверно, самый распространенный упрек, которым все пользуются, пытаясь добиться своей цели, – упрек в недостатке объективности. Но Игоря Моисеевича это, похоже, нисколько не смущало.

– Выходит, любой сумасшедший имеет больше права судить о мире, чем ученый? – поинтересовался я.

– Ученые тоже бывают сумасшедшими… – хищно прищурился в ответ старик. – Но вот вы, например, сумасшедшим себя не считаете? Как, по-вашему, устроен этот мир? Не покажется ли кому-нибудь ваша точка зрения сумасшествием?

Это он удачно ввернул. И возразить нечего…

– Что-нибудь необычное случается с каждым, – утешительно заметил старик. – Любой человек – это действительно целая вселенная.

«Только во мне их, по меньшей мере, уже три, – подумал я. – Что бы он, интересно, на это сказал»?

– Но наивысшая степень субъективности – это все же объективность, только более глубокая, чем мы можем сегодня воспринять. А иначе говоря – это абсолютная достоверность, – сказал Игорь Моисеевич, – но достигается она слиянием субъекта и объекта – ощущения и знания… человека и Вселенной…

– Слияние со Вселенной? Звучит красиво, еще бы понимать, что это означает…

– А означает это только одно – осознание данного факта… Вселенная и без того едина.

«Только не в моем случае», – скептически констатировал я про себя.

– Вы интересовались мифами… – невинно пожал плечами Игорь Моисеевич.

– Не до такой степени… – усмехнулся я. – Вообще, меня интересовал один конкретный миф, вернее – эпос.

Я чувствовал внутреннее сопротивление тому потоку идей, в который пытался затянуть меня оказавшийся таким словоохотливым Игорь Моисеевич. Все это было, конечно, интересно, но моих проблем никак не решало.

– Эпос об Этане? – уточнил старик.

– Именно… На самом деле я читал его перевод, но… не обнаружил ничего такого, что могло бы пролить свет на… Короче говоря, если эта печать не имеет к нему отношения, то он для меня бесполезен. Однако у меня есть основания полагать, что печать все же как-то с ним связана. Кроме того, как я понял, конец мифа утрачен. Возможно, именно там и идет речь об этом медальоне, как вы думаете?

– Все может быть. Но это зависит еще и от того, насколько можно доверять вашей информации.

Если речь шла о том, насколько можно доверять Ирке, тем более здешней Ирке, то у меня, похоже, не было никаких оснований считать подобную информацию «доверительной». Однако ведь дыма без огня не бывает?…

– А что, по-вашему, может означать такая фраза: «Пастырь, тот, что взошел на небеса и утвердил все страны»? – поинтересовался я. – Она не связана с эпосом?

– Вы имеете в виду запись в Царском списке?.. Очевидно, что связана.

– Ну хорошо, давайте тогда опустим ее первую часть, раз это очевидно. Что означает вторая?

– Трудно сказать однозначно, но некоторые соображения я могу предложить… Только не обольщайтесь – чисто научные, сухие соображения.

– Это меня вполне устроит, – с облегчением заметил я.

– Извольте… – сказал Игорь Моисеевич, ловко исторгнув на свет выражение, не менее обветшалое, чем его жилище. Однако после этого тон старика действительно стал сухим и скучным, словно все, что он теперь говорил, его самого мало интересовало.