Артем Гармаш

И прежде чем начать долбить эту маленькую глыбу неизвестности, решила еще раз мысленно проверить все — нет ли ошибки? Вспомнить слово в слово весь короткий разговор с Марийкой Саранчук на своем первом уроке, когда знакомилась с учениками. И других учеников, когда они вставали за партой и говорили: «Я!», она спрашивала о чем-нибудь. Но никого не расспрашивала так долго, как Марийку. Разве можно было пропустить такой счастливый случай?! Прежде всего спросила о составе семьи. Потом о старшем брате. «А он только позавчера вернулся. Контужен был, говорит батя, да только не признается». — «А почему батя так думает?» — «Печальный очень. А до войны веселый был. За три дня никуда и со двора не вышел». — «Так, может, он болен — и поэтому?» — «Не болен, из хаты выходит. Вчера даже бревна тесал, которые батя из лесу навозил. Потесал немного и бросил. Потому — контуженый. Нельзя ему много работать».

Большим соблазном, конечно, было для Ивги Семеновны объяснить теперешнее поведение Грицька его охлаждением к невесте после славгородской встречи, но она была достаточно умна, чтобы не делать этого. Хотя допускала и такую возможность. И это весьма радовало ее. Но чем больше она думала над этим, тем более вероятной стала казаться ей совсем иная причина: исключительная совестливость Грицька (правда, немного запоздалая) по отношению к невесте. А это было хуже. При таком положении добиться свидания с Грицьком для объяснения было рискованно. Он мог воспринять это как навязчивость. Вот почему нужно положиться на волю случая. Но разве это выход, если самый приезд в Ветровую Балку может показаться ему назойливостью, не свойственной порядочной женщине? Ивга Семеновна просто растерялась. И хоть ей очень не хотелось целиком довериться Павлу, просить совета у него и помощи — не уважала она его и считала беспринципным человеком, — а была вынуждена. Нетерпеливо ждала случая остаться с ним наедине.

Наконец после ужина собрались идти к Гмыре. Чемодан и портплед Степанида отнесла еще засветло, а им торопиться было нечего — пусть обогреется получше комната, да и хозяин с хозяйкой вернутся из церкви, от вечерни.

— Послушайте, Ивга, — как только сошли с крыльца на скрипящий снег, сказал Павло, — что-то вы сегодня мне не очень нравитесь. Нервничаете весь день. В чем дело? Неужели все из-за моего юродствующего родителя?

— А хотя бы и так. Очень приятно мне было слушать!..

— Сами виноваты. Нужно выслушивать до конца своих собеседников, а не устраивать в самом деле истерики. Почему вы вскочили из-за стола за обедом? Да он и в мыслях ничего плохого не имел. — И Павло передал ей разговор, который был с отцом после ухода Ивги в спальню. — А вообще, я вам скажу, тип — употребляю это слово как литературоведческий термин — очень неприятный.

— Это об отце?

— Истина мне дороже. Единственное спасение для вас — не принимать всерьез его чудачества. И вообще поменьше обращать внимания. Иначе нервов не хватит.

— Я уж и сама думала. Тем более что нервы мне понадобятся для кое-чего другого.

— Очень кстати вспомнили, — без лишних слов понял ее Павло, — Вот отколол так отколол!

От Степаниды они уже знали о сегодняшней ветробалчанской сенсации — про стычку во дворе Дудки, где главную роль играл Грицько Саранчук. О нем и начал разговор Павло. Он абсолютно не допускал, что причиной мог быть идеологический мотив. Просто заступился за родича. А значит, страшного в этом ничего нет. Возможно, это даже лучше, что оружие от сопляков попало в руки боевых хлопцев.

— Нужно только, чтобы эти хлопцы были наши. Необходимо возродить в Ветровой Балке «вольное казачество». И на более высоком идейном и боевом уровне. Действовать, конечно, нужно через Грицька, но прежде нужно привлечь к делу его самого. А вообще мороки, кажется, будет с ним немало. Значит, нервочки действительно надо беречь.

И тогда Ивга Семеновна поведала ему свои сомнения и опасения относительно Саранчука. В частности, передала и свой разговор с Марийкой на уроке. Павла это известие очень обрадовало.

— Самобичуется, что ли? Вот кабы!.. — Идя с ней под руку, вдруг остановился и, в сумеречном свете ясной, звездной ночи внимательно всматриваясь в ее лицо, сказал полушутя: — Ивга Семеновна, Ивженька! Неужели правда? Да вас за это расцеловать мало!

— Не дурите! — уклонилась женщина от его объятий. — Да ведь это братский поцелуй. В благодарность.

— Не за что!

— Ой ли! — И после небольшой паузы добавил: — Вы даже не представляете себе, Ивга, как бы вы облегчили мне этим дело!

— Какое дело? Чем? — не поняла Ивга Семеновна.

Павло колебался. А впрочем, почему от нее таиться? Разве она и без того не знает его со всеми его потрохами! И он сказал, взяв ее под руку, с непривычной для него откровенностью:

— Видите ли, какое дело, Ивженька. Клеветать на кого-нибудь, а тем более на своего приятеля, все-таки подлость. Как ни крути! А так — обошлось бы без всякой подлости. Потому что — факт. Разве не так, Ивженька? Отчего же вы молчите? — А еще через минуту продолжал: — Да что нам с вами, по шестнадцати лет, что ли! Что за мещанские предрассудки!