Артем Гармаш

— Никак нельзя было иначе, — ответила Христя. — Я и вправду не могу об этом говорить. Да и нет нужды. Забылось немного — и пускай. Не хочу и воспоминания ворошить… Ну, и хватит. Обо всем страшном как будто поговорили. А об остальном и в хате — при матери да при детях — можно будет.

XXVI

— Мама, это вы? — как только переступили порог, послышалось откуда-то из-за печи, с постели.

— Я, сынок! — И обратилась к Артему: — Раздевайся, согрейся сначала у печки.

— И где это можно ходить столько! — продолжал тот самый детский голосок.

— А ты не старуй, — ответила мать с показной суровостью, хотя и очень спокойно, даже улыбнувшись. — Только этого еще мне не хватало — свекра в дому! Сколько нужно было, столько и ходила! Зато Деда-мороза тебе привела. С гостинцами.

— А разве уже святки?

— Для нас — уже!

Христя сняла шубку и сразу стала хлопотать у стола, чтобы дать пообедать гостю.

Артем, грея руки у печки, осматривался, стараясь отвлечься, унять волнение, охватившее его при первых звуках голоса сынишки.

С другой стороны печи на лавке сидела мать Христи и пряла на веретене. Даже если бы и не знал, не трудно было бы догадаться: так похожа Христя была на нее. Еще не старая на вид, она производила впечатление человека пришибленного, сломленного жизнью. Заметно это было по всему: и по выражению лица, застывшего, словно маска, в покорности, и по странной безучастности ко всему. Даже на приветствие Артема она ничего не ответила, только взглянула молча и наклонила голову, чтобы смочить слюной нитку в пальцах. Да и на все, что затем происходило, не обращала никакого внимания. Словно бы все это не касалось ее. На печке шуршали и шептались в два голоса, как видно, сестренки Христи. Из каждого угла в комнате глядела нужда, но нужда опрятная. Стены уже были побелены к празднику, иконы обвешены рушниками, и таким же вышитым рушником был украшен портрет Тараса Шевченко — в кожухе и шапке, висевший в простенке между маленькими замерзшими окошками.

Согревшись немного, Артем, с разрешения Христи, подошел к постели.

— Ну, покажись, какой ты есть… — Уже на языке было то дорогое, столько раз мысленно произнесенное слово, но в последний момент сдержался, чтобы не огорчить Христю, которая, пожалуй, была права. Впрочем, нашел выход: — Покажись, батьков сын, какой ты вырос уже!

Василько пристально смотрел на чужого солдата, такого красивого лицом, с веселыми, добрыми глазами. И сразу же, как это часто случается с детьми, проникся к нему большим доверием. Чтобы показать, какой вырос, он выпрямился под дерюжкой во весь свой рост.

— О, ничего! — Артем осторожно и с величайшей нежностью прикоснулся к его теплым ручонкам, пожал тоненькие, но плотные ножки. И наконец с явным удовольствием похвалил его, как геройского мальчонку. — А теперь только выздоравливай, сынок!

— Да уж одно то, что болезнь свою переборол! — добавила Христя.

— И это, конечно. А теперь надо после болезни поправиться как следует, да и… Главное что? Как можно меньше в хате сидеть. Морозом дышать надо. Я, когда вот таким же мальчонкой был, в хату только поесть забегал да ночевать. А то с самого утра на скользанке.

— Так и я бы! — вздохнул Василько. — Если б у меня саночки были!..

Саночки? Ах, досада! И как он не додумался до такого? А ведь можно было за то время, что сидел в Ветровой Балке, такие саночки смастерить! Как игрушку! И главное — привезти было на чем. Ну, да что уж теперь!

— Не горюй, Василько! — сказал бодро. — И твердо запомни: не бывает в жизни таких положений, из каких человек не мог бы найти выход. Ежели, конечно, не лодырь он и с умом. Придумаем что-нибудь. А пока… Да что ж это я соловья баснями кормлю? Гостинцы ж у меня для тебя…

Он вынул из мешка узелок с бабушкиными коржиками, положил на стол, оделил девчушек и дал Васильку.

— Вот так Дед-мороз! — даже головой покачала от восхищения Христя.

— А! Вы шутите! — сказал Василько. — А где ж борода у него? И не седой вовсе.

— Да, мама шутит, — сказал Артем, так как совсем не хотел терять время на лишние разговоры, а хотел как можно скорее хоть намеком, коли уж напрямик нельзя, признаться сынишке. — Никакой я не Мороз. Ежели хочешь знать, то Гармаш я. И весь наш род звался так — с дедов-прадедов: Гармаши. Знаешь, что такое гармаш?

Василько отрицательно замотал головой.

— Это все равно что и пушкарь. Когда-то, еще при царе Горохе, когда людей было мало, прадед мой, а твой, выходит, уже прапра…

— Ну, и хватит на первый раз, — вовремя остановила Артема Христя. — Иди уж, гармаш, обедать.

От обеда Артем не стал отказываться. Сегодня с самого утра у него еще крошки во рту не было. Поэтому, не очень, правда, налегая на хлеб — знал ведь, что с хлебом у них туго, — с аппетитом ел теплый постный борщ (они все давно уже пообедали). Для разговора не было подходящих условий; только обменивались отдельными фразами.