Артем Гармаш

Христя сидела рядом с ним на лавке и украдкой все посматривала на него. И если спрашивала о чем-нибудь, то больше для того, чтобы убедиться, что все это не во сне ей видится. Легко сказать: столько лет не только не видела, но ни слова о нем не слыхала, и вдруг… Даже мало изменился за это время. Правда, возмужал очень. Чуточку глубже стала морщина меж бровей, да выросли в настоящие усы тогдашние усики. Но и глаза, и голос, и улыбка, и даже то, как он ложку подносил ко рту, — все было такое знакомое и такое милое ей. Она и сама боялась признаться себе в этом. Ерзала на лавке, недовольная собой. И заговаривала с ним, лишь бы что спросить, только бы приглушить свои чувства. Но, конечно, ей и на самом деле хотелось о многом расспросить его.

И вот наступило это долгожданное время. Даже и покурить не дала ему выйти во двор — в комнате он не хотел накуривать, — сразу обратилась к нему:

— Ну, а теперь, Артем, твой черед. Рассказывай о себе.

Артем был не прочь. Только с чего начинать? Как выяснилось, последние вести о нем у нее были почти четырехлетней давности. Еще тогда, как в Ветровой Балке была, запомнила, что приезжал домой на пасху.

— Э, много воды утекло с тех пор! Если подряд рассказывать, то и до завтра не управиться с этим. Разве что бегло. В Харьков уехал с Петром. Стали работать на паровозостроительном заводе. Года полтора поработал, пока во время забастовки в тюрьму не попал. Отсидел на Холодной горе. А в шестнадцатом году — как раз перед весенним наступлением немцев — на фронт отправили. Из тюрьмы в окопы! Год отвоевал, был ранен. После госпиталя целые полгода в Славгороде, в саперном батальоне служил.

— В нашем Славгороде? — удивилась Христя.

— В нем самом.

Христя сидела в глубоком раздумье. Затем повернулась к нему и сказала, едва сдерживая волнение:

— Так, значит, тогда я и впрямь тебя видела! — И, даже не дав ему выразить ни сомнения, ни удивления, продолжала: — Могу даже сказать — где и когда. Летом дело было, на Докторской улице; под вечер как раз возвращалась с подругами с работы. Было это после дождя: лужи помню. А может, и тогда дождь шел? Иначе зачем бы вам понадобилось…

— Ну что ж, могло быть, — не дал закончить Артем. — Ходил я по Докторской, приходилось, наверно, и под дождем. А почему ж ты не окликнула?

— Сам знаешь, почему! Да и потом — я не уверена была. Думала, может, просто похожий на тебя. А главное — не один шел…

— Уж не с дивчиной ли? — пошутил Артем.

— А что? — пристально посмотрела Христя на него. — Неужто за эти годы таким охотником до девчат стал?

— Да я шучу!

— А бог тебя святой знает теперь! — повела плечом Христя. — Во всяком случае, тогда ты шел с дивчиной. Да еще как! Почти в обнимку! Полой шинели накрыл ей плечи.

— Вот как! — улыбнулся Артем, но улыбка получилась вымученной. Ну конечно, это он был тогда. Хорошо помнил этот случай, ибо в течение последних дней в Ветровой Балке, когда в свободные минуты или чаще всего в бессонные ночи вспоминал о Мирославе, то эта встреча всплывала в памяти всегда. Может, потому, что впервые тогда, провожая ее домой (читала лекцию в батальоне, пошел дождь, а она в одной батистовой кофточке), он через весь город прошел с ней — плечом к плечу, под одной шинелью, и впервой столько говорили с ней наедине… Вот так и следовало бы сказать Христе. Но вместо этого Артем заставил себя улыбнуться и промолвил:

— Чудеса! За пять лет один-единственный раз встретились случайно с тобой, да и то… И надо ж было, чтобы этак… чтобы в таком неподходящем виде!

— А почему неподходящем? Кто мы были друг для друга тогда? Чужие люди! Да разве не пора уже и тебе о своей семье подумать? Ты еще не женился?

— Нет, холостой-неженатый! — И опять не понравился Артем сам себе за этот ответ. За самый тон, каким сказаны были эти слова. Но теперь уже знал и причину: ему неприятно было спокойствие, с каким Христя рассказывала о той встрече с ним и девушкой. Поэтому хотел чем-то донять.

— Напрасно! — после небольшой паузы сказала Христя. — Дивчина славная!

— А ты откуда знаешь?

— Кого? Мирославу Наумовну? Да кто же ее в Славгороде не знает! Не раз была в больнице у нее, и она на нашей фабрике не один раз выступала. Прямо скажу — геройская дивчина. Разве что, может, не совсем подходишь ты ей. Нет, не потому, парень ты пригожий, а просто неученый.

— А ты обо мне не беспокойся. Хоть неученый, зато бывалый… И коли б захотел, то хоть и сейчас…

Христя повела плечом:

— Может, и так!

«Нет, это ни к черту не годится! — даже зубы стиснул Артем. — Если уж любовными делами своими похваляться стал, дальше некуда. Надо перекур сделать!»

Дрожащими от раздражения пальцами он свернул цигарку, накинул на плечи шинель и вышел. За порогом остановился и, глубоко затягиваясь, журил себя крепко: «Вот свинья! И что это заело во мне, даже с шестеренок сошел?! Обидно небось, что не ревнует? Дурак, да и только! Ведь кто ты для нее теперь, когда у нее муж есть? И чего ты хочешь от нее? Ничего? Не ври! А почему же, словно вьюн, завертелся, когда разговор о Мирославе зашел? Скрыть хотел! А зачем?»