Артем Гармаш

Подумал о Мирославе. Вспомнил о ней, конечно, с самого начала рассказа (не мог же он забыть, что живет она с Бондаренками в одном дворе!). И потом все время помнил о ней. Но задумался о том, что придется им с Христей встречаться, только сейчас. И сам удивился, что думает об этом так спокойно. Сначала мелькнула мысль: неужто такая скотина он толстошкурая?! Но потом успокоился. Нет, дело было не в этом, конечно. Все это потому, что верил в Мирославу, как в себя самого, — в ее чистое сердце и ясный ум. Поэтому представлял себе сейчас неминуемые встречи ее с Христей… Конечно же не обойдется без боли в сердце, но постепенно боль эта притупится, не оставив после себя ни зла на него, ни даже неприязни. Разве же он хоть чем-нибудь виноват перед ней? Не исключая и того вечера в подъезде партийного комитета. И того утра на Слободке, перед расставаньем. А тем более — Христя. Чем она виновата! И как ни заставлял себя, никак не мог представить себе их обеих в неприязненных отношениях. Это казалось просто немыслимым.

За разговором не заметили, как и ветряк уже за селом прошли. Перед ними теперь расстилалась белая, метелью, словно пеленой, повитая, голая степь. Только виднелись тут-там скирды соломы.

— Скажи, Артем, — после длительного молчанья начала Христя, — только чистую правду…

— Что такое? — насторожился парень.

Но Христя молчала. Как видно, колебалась. Затем вдруг сказала:

— Постой! А где же нам тут сворачивать? За разговорами, кажись, мы и тропинку минули. Ну конечно!

— Так, может, вернемся?

— Нет, не пойдем мы в хутор.

За версту от дороги влево на снежной равнине сквозь метель неясно маячили хатки хутора.

— Почему не пойдем?

— Ветер же прямо в лицо, и рта не раскроешь. А мне еще столько хочется тебе рассказать и тебя расспросить! Пойдем лучше большаком куда глаза глядят!

— Идем, — радостно согласился Артем.

Однако, хотя ветер дул сбоку, идти и разговаривать становилось все труднее. Повалил густой снег. Артем еще издали заметил укрытие — за полверсты впереди и немного в стороне от дороги высилась скирда соломы. И когда теперь поравнялись с ней, он сказал Христе:

— А чего нам, собственно, дрогнуть на ветру, в метель? Спрячемся в затишек!

— А где?

— Да вот же. В двух шагах скирда! — И подал ей руку.

Снег был глубокий. И только сошли с дороги, как Христя потеряла валенок. Стояла беспомощная на одной ноге, пока Артем не вытащил его из снега. Помог ей обуться. И вдруг — Христя и опомниться не успела, как он подхватил ее на руки и понес.

— Артем! С ума сошел?! Люди ж!

— Где там те люди!

— Да ведь тяжелая!

— Как перышко!

И он словно в самом деле не чувствовал ее тяжести. По колени, а где и выше колен увязая в снегу, он нес на руках свое трудное, выстраданное, а поэтому еще более дорогое счастье. Хотелось идти так и идти — через всю степь. И казалось, не только не обессилел, но даже не утомился бы. Да вот поди ж! Слишком близко от дороги молотильщики место для тока выбрали. И сотни шагов не прошел Артем, как очутился возле скирды и вынужден был спустить Христю на землю.

— А тут и вправду затишек, — удивленно и обрадованно сказала Христя. — Можно постоять и поговорить.

— Небось тут и посидеть можно будет, — добавил Артем, подходя к огромной копне, — видно, буря когда-то сорвала верх скирды, а дожди потом смочили, морозом сковало в сплошной пласт — и примериваясь, как бы ему этот пласт перевернуть. Потом понатужился и все же перевернул — сухой соломой кверху и ближе к скирде, в затишек. Тогда к Христе: — Садись, Христинка!

Но она будто не слышала. Стояла, прислонясь головой к скирде, в глубоком забытьи. И только когда он подошел к ней и взял за руку, очнулась и спросила вдруг:

— Артем! А помнишь нашу скирду — там, в Таврии?.. У которой мы тогда прощались с тобой.

— Разве такое забывается!

— Ой, какой страшный рассвет тогда был! Но еще страшнее сон, что приснился мне той ночью, когда уснула у скирды, тебя дожидаясь!..

— Помню и сон. Ведь это я тогда и разбудил тебя: стонала во сне.

— Да, тогда ты меня разбудил… Но сколько раз потом — я уж сама… Это почти невероятно, Артем, — оживилась вдруг, — но все эти годы тот самый сон я видела не раз. Точь-в-точь! Видно, и впрямь все эти годы — и ненавидя тебя, когда уж и замужем была, — я не переставала любить тебя, тосковать по тебе. Хоть и не признавалась себе самой. И только во сне… Всегда он и начинался одинаково! Будто сижу под скирдой, ожидаю тебя. И так мне тоскливо! Уж скоро полночь, а тебя все нет. А мне уезжать с девчатами завтра, уже и расчет взяли… Что случилось? Может, выследили, арестовали? А может, скирдой ошибся? Перебегаю к другой скирде — нет! Дальше — и там тебя нет! И тогда в отчаянье — хоть знаю, что нельзя этого делать, ведь ты скрываешься, но я уж не могу — кричу, зову тебя во весь голос, на всю степь…

Артем хотел что-то сказать, но спазмы сдавили горло, и он только крепко обнял ее. Минутку Христя молчала, а потом подняла голову и, глядя ему в глаза, спросила: