Артист лопаты

Я спал без всяких сновидений. Утром нас привели на работу. Дверь конторки раскрылась, и начальник участка шагнул через порог. Киселев не был трусом.

- Эй, ты,- закричал он,- выходи.

Я вышел.

- Значит, прогремит на всю Колыму? А? Ну, держись...

Киселев не ударил меня, даже не замахнулся для приличия, для соблюдения собственного начальнического достоинства. Он повернулся и ушел. Мне нужно было держаться очень осторожно. Ко мне Киселев больше не подходил и замечаний не делал - просто исключил меня из своей жизни, но я понимал, что он ничего не забудет, и иногда чувствовал на моей спине ненавидящий взгляд человека, который еще не придумал способа мести.

Я много размышлял о великом лагерном чуде - чуде стукачества, чуде доноса. Когда Киселеву донесли? Значит, стукач не спал ночь, чтобы добежать до вахты или до квартиры начальника. Измученный работой днем, правоверный стукач крал у себя отдых ночной, мучился, страдал и "доказывал". Кто же? Нас было четверо при этом разговоре. Сам я - не доносил, это я твердо знал. Есть такие положения в жизни, когда человек и сам не знает, донес он или нет на товарищей. Например, бесконечные покаянные заявления всяких партийных уклонистов. Доносы это или не доносы? Я уж не говорю о беспамятстве показаний с применением горящей паяльной лампы. И так бывало. По Москве до сих пор ходит один бурят-профессор, у которого рубцы на лице от паяльной лампы тридцать седьмого года. Кто еще? Савченко? Савченко спал рядом со мной. Инженер Вронский. Да, инженер Вронский. Он. Нужно было спешить, и я написал записку.

Вечером следующего дня с Аркагалы за одиннадцать километров приехал на попутной машине врач, заключенный Кунин. Я знал его немножко - по пересылке прошлых лет. После осмотра больных и здоровых Кунин подмигнул мне и направился к Киселеву.

- Ну, как осмотр? В порядке?

- Да, почти, почти. У меня к вам просьба, Павел Дмитриевич.

- Рад служить.

- Отпустите-ка Андреева на Аркагалу. Направление я дам.

Киселев вспыхнул:

- Андреева? Нет, кого хотите, Сергей Михайлович, только не Андреева.- И засмеялся.-Это, как бы вам сказать политературнее - мой личный враг.

Есть две школы начальников в лагере. Одни считают, что всех заключенных, да и не только заключенных, всех, кто досадил лично начальнику, надо скорее отправлять в другое место, переводить, выгонять с работы.

Другая школа считает, что всех оскорбителей, всех личных врагов надо держать поближе к себе, на глазах, лично проверяя действенность тех карательных мер, которые выдуманы начальником для удовлетворения собственного самолюбия, собственной жестокости. Киселев исповедовал принципы второй школы.

- Не смею настаивать,- сказал Кунин.- Я, по правде говоря, вовсе не для этого приехал. Вот тут акты, их довольно много,- Кунин расстегнул помятый брезентовый портфель.- Акты о побоях. Я еще не подписывал их. Я, знаете, держусь простого, что называется, "народного" взгляда на эти вещи. Мертвых не воскресишь, сломанных костей не склеишь. Да мертвых в этих актах и нет. Я так говорю о мертвых, для красного словца. Я не хочу вам плохого, Павел Дмитриевич, и мог бы смягчить кое-какие

врачебные заключения. Не уничтожить, а именно смягчить. Изложить то, что было,- помягче. Но, видя ваше нервное состояние, я, конечно, не хочу вас тревожить личной просьбой.

- Нет, нет, Сергей Михайлович,- сказал Киселев, придерживая за плечи вставшего с табурета Кунина.- Зачем же? А нельзя ли совсем порвать эти дурацкие акты? Ведь, честное слово, сгоряча. А потом, это такие негодяи. Любого доведут.

- Насчет того, что любого доведут эти негодяи,- у меня особое мнение, Павел Дмитриевич. А акты... Порвать их, конечно, нельзя, а смягчить можно.

- Так сделайте это!

- Я бы сделал охотно,- холодно сказал Кунин, глядя прямо в глаза Киселеву.- Но ведь я просил перевести одного зэкашку на Аркагалу - вот этого доходягу Андреева,- а вы и слушать не хотите. Засмеялись, и все...

Киселев помолчал.

- Сволочи вы все,- сказал он.- Пишите направление в больницу.

- Это сделает фельдшер вашего участка по вашему указанию,- сказал Кунин.

Этим же вечером с диагнозом "острый аппендицит" я был увезен на Аркагалу, в главную лагерную зону, и больше не видел Киселева. Но не прошло и полугода, как я услышал о нем.

В темных штреках шуршали газетой, смеялись. В газете было напечатано извещение о внезапной смерти Киселева. В сотый раз рассказывали подробности, захлебываясь от радости. Ночью в квартиру инженера через окно влез вор. Киселев был не трус, на кровати у него всегда висела заряженная охотничья двустволка. Услышав шорох, Киселев спрыгнул с кровати и, взведя курки, бросился в соседнюю комнату. Вор, услышав шаги хозяина, кинулся в окно и замешкался немного, вылезая из узкого окна.