Артюр Рембо

В политике у него был один идеал — Свобода. Неудивительно поэтому, что одним из источников вдохновения для него служила история французской революции: в длинном, жестоком стихотворении «Кузнец» он рассказывает, как 20 июня 1792 года, во дворце Тюильри, некий кузнец встретил лицом к лицу Людовика XVI и «своей рукой широкой швырнул ему в лицо багровый свой колпак». Здесь воображение далеко уводит поэта от реальности — прототип Кузнеца мясник Лежандр, обратившийся в Тюильри к королю с вопросом, обращался к нему на «вы» и не грубил.

К концу эпохи Второй империи Франция разделилась на два лагеря: правые консерваторы бонапартистского типа (их программа в трех словах — Порядок, Величие, Религия) и левые либералы, готовившие пришествие Республики, воцарение Науки и похороны Господа Бога.

В Шарлевиле люди делились на почитателей и ненавистников реакционной газеты «Арденнский курьер», которую читали благовоспитанные семейства, а с ними и г-жа Рембо. Артюр, естественно, состоял в партии ненавистников.

Заметим, что когда он — несмотря на весь свой взлелеянный в юности антиклерикализм, пронесенный им через всю жизнь, — позднее захотел окончательно порвать с Богом, ему это удалось только ценой поистине каторжных усилий. Дело в том, что его атеизм не был плодом сознательных размышлений, как это бывает у большинства людей науки; это была аллергия, реакция отторжения; он ненавидел религию потому, что ее прибрало к рукам чудовище по имени Диктат, как оно прибрало к рукам семью, образование, государство и Церковь Господню.

Вскоре круг общения Рембо, до поры ограничивавшийся Изамбаром, Лабарьером и Делаэ, расширился: учитель познакомил его с двумя своими друзьями, такими же холостяками, как и он, и тоже воспитанными в чужой семье — Леоном Деверьером и Полем Огюстом (друзья его называли Шарлем) Бретанем. Первый преподавал философию в школе Росса. Он жил на Орлеанском бульваре, в доме 95 (Изамбар — в доме 21). По словам Делаэ, он был «толстый жизнерадостный молодой человек, активный, практичный, трудолюбивый, полный оптимизма». О нем мало что известно. Он оставил преподавание в июле 1871 года и стал секретарем редакции новой региональной ежедневной газеты «Северо-Восток». Очень жаль, что он не оставил записок о Рембо, а ведь Деверьер делился с ним табаком, давал ему книги и, по словам того же Делаэ, находил его «крайне оригинальным, крайне забавным».

Поль Огюст Бретань, отошедший в мир иной в 1881 году, тоже не оставил о Рембо записок, но о нем самом мы кое-что знаем¹⁷.

Ему было 35 лет. Его отец был начальником отдела по сбору налогов в Нанси, да и сам он исполнял функции налогового инспектора на сахарном заводе в Пти Буа в Шарлевиле. Это был пузатенький фламандец, большеглазый, толстогубый, с длинными усами. Приехал он из Фампу, что близ Арраса; там познакомился с Верленом, который побывал в тех местах в 1869 году перед тем, как жениться. Они вместе бродили по кабакам, и Верлен в знак дружбы подарил ему замечательную стеклянную чернильницу. Поэзия его ничем не привлекала, однако он любил повторять одну верленовскую строчку из «Смерти Филиппа II» («Сатурновские стихотворения») — его восхищал ее натурализм:

И от него несет невыносимо

после чего обязательно добавлял:

— Не правда ли, его вольности восхитительны?[32]

Рембо это очень забавляло — Бретань вкладывал в слово «вольность» совершенно неподходящий смысл.

Едкое остроумие юного школьника и его любовь перегибать палку нравились Бретаню, но он не угощал его ни пивом, ни табаком и даже книг не давал читать (известно только, что от него Рембо достались «Сказки» Шарля Делена). Рембо любил Бретаня за то, что тот был всегда спокоен и мог подолгу молча сидеть рядом с ним в кафе, куря свою пенковую трубку. Но достаточно было появиться какому-нибудь зануде, как он резко менялся. Луи Пьеркен рассказывает, что как-то раз вечером в кафе Дютерма на Герцогской площади к ним за столик подсел таможенник в чине унтер-офицера. Двое товарищей тут же принялись поносить тупиц-офицеров, которые не дают прохода молодежи, то и дело добавляя, что ради избавления от этого мерзкого отродья они пошли бы даже на убийство и с удовольствием наблюдали бы агонию своих жертв. Несчастный сначала бросал по сторонам растерянные взгляды, а потом счел за благо тихонько удалиться, и Бретань тщетно пытался подавить свой неудержимый хохот, очевидно, из опасения, как бы не лопнуло его толстое пузо.