Артюр Рембо

Известие об этом происшествии облетело весь Латинский квартал. Форен сформулировал «мораль сей басни» и записал ее на эскизе портрета Рембо, где тот был изображен сущим ангелом: «Не трогай дерьмо, оно и вонять не будет». Говорят, что Кариа уничтожил негативы фотографий «своего убийцы». Что касается Верлена, то ему сообщили, что он по-прежнему желанный гость на заседаниях клуба «Озорных чудаков», но дружка своего с собой пусть больше не приводит.

Между тем картина Фантен-Латура не была закончена: оставалось написать портрет Альбера Мера. Мера, возмущенный произошедшим инцидентом, предупредил художника о том, что не хочет быть изображен на одной картине с человеком, который обесчестил себя недопустимыми хулиганскими выходками. Этот выпад был направлен как против Рембо, так и против Верлена, которому не хватило смелости осудить Артюра. «Я был раздосадован, может быть, даже чувствовал отвращение, короче, я был очень зол на своего самого дорогого друга за то, что он не вмегпался, вот и все, — писал Мера 14 сентября 1900 года Эрнесту Рено. — Я теперь сожалею, что не изображен на той красивой картине рядом с друзьями; ведь там было место специально для меня»²⁶.

В «Дневнике» братьев Гонкуров есть следующая запись от 18 марта 1872 года: «Там [в мастерской Фантен-Латура]…на мольберте стоит огромная картина, где представлен апофеоз парнасцев […]. В центре картины зияет пустое место, ибо, как нам наивно сказал художник, кое-кто не пожелал фигурировать рядом с собратьями, которых считают сутенерами и ворами»[85].

Фантен-Латуру пришлось вместо отсутствующего Мера изобразить букет цветов. На выставке, открывшейся 10 мая 1872 года, картину приняли с веселым любопытством: все эти господа не очень-то были известны широкой публике. Карикатурист Стоп на рисунке в газете «Журналь Амюзан» от 1 июня 1872 года в шутку заменил головы поэтов собачьими мордами. В журнале «Художник» Дюбо де Пекиду говорил, что Фантен-Латур превзошел самого Рембрандта. Рембо никто не уделил особого внимания. Но Теодор де Банвиль был выше злопамятства; в «Насьональ» от 16 мая он написал: «Рядом с ними г-н Артюр Рембо, совсем молоденький, можно сказать, ребенок-ангелочек; его прелестная головка будто бы удивляется запутанной взлохмаченности собственных волос. Этот юноша однажды спросил меня, не пришло ли время упразднить александрийский стих».

Тем временем отношения Рембо с Верленом зашли в тупик. Матильда отказывалась возвращаться. Все шло к официальному разводу. Тогда, по совету матери, отчаявшийся Верлен в слезах пришел к Рембо умолять его сжалиться над ним и уехать… хотя бы на время, ибо присутствие Артюра в Париже было единственным препятствием для необходимого во всех отношениях примирения.

В глазах Рембо это было доказательством того, что, оказавшись перед выбором, Поль предпочел гнусную жизнь обывателя священной миссии, предписанной ему судьбой: стать Ясновидцем. Какой удар! Какое жестокое разочарование!

Чего только не наслушался Верлен в тот день! Он — всего лишь презренный трус, не способный отказаться от комфорта, пресмыкающийся перед женой, мальчишка, заискивающий перед тестем…

Поль все стерпел; он умолял, плакал, давал новые обещания: да, однажды он освободится от цепей, сковывающих его, но сейчас нельзя допустить, чтобы разгорелся скандал, нужно переждать бурю, затаиться на время; плод еще не созрел, но в один прекрасный день он сам упадет с дерева. Так как Рембо наотрез отказывался вернуться к матери, было найдено временное решение проблемы: он уедет на несколько недель в Аррас (к одному из друзей Верлена? к его родственнику? просто остановится в гостинице?) и останется там до тех пор, пока все не успокоится. Как только удастся усыпить бдительность недоброжелателей, Артюра известят, и он сможет вернуться.

По словам Берришона, в то время г-жа Рембо получила анонимное письмо, в котором говорилось о скверном поведении ее сына в Париже. В письме ее просили срочно вызвать Артюра домой. Это письмо так соответствовало настроениям Верлена, что нельзя удержаться от предположения, что он сам его и написал.

Вероятно, Рембо получил из Шарлевиля категорическое требование вернуться домой, может быть, мать даже угрожала в случае неповиновения обратиться в полицию; именно это, видимо, и заставило его наконец уехать в Аррас. Точно о его пребывании там ничего не известно; Матильда читала переписку мужа с Рембо, относящуюся к весне 1872 года, и говорит, что Артюр действительно некоторое время был там. Артюр покинул столицу, ненавидя всех и вся, полный решимости жестоко отомстить за себя и за унижение, которое ему пришлось пережить.

Примечания к разделу

¹ Позднее, в своих клоунских десятистишиях, которые Верлен называл «коппейки», он будет пытаться имитировать этот акцент[86], но у него на самом деле получается смесь из арденнского, шампаньского и артуанского акцентов на манер речи Онезима Бокильона; в 1875–1880 гг. было модно так говорить.

² П. Верлен, «Nouvelles notes sur Rimbaud», la Plume, 15–30 ноября 1895 г.