О его жизни вообще известно немного. В отличие от большинства импрессионистов, Сёра не пришлось столкнуться с финансовыми проблемами, он был выходцем из обеспеченной семьи, мать его обожала и готова была оплачивать любые увлечения сына. В детстве Жорж с матерью жил в Париже, а отец, бывший министерский чиновник – в загородном доме. Преодолевать сопротивление семьи, чтобы учиться живописи, Сёра не пришлось, как и трудиться ради заработка.
Сложностей с поступлением в Школу изящных искусство у Сёра не возникло, но учился он вовсе не блестяще и выдержал в школе лишь два года. Главным плюсом учебы для него был доступ к научной литературе. В частности, Сёра тщательно проштудировал работу тогдашнего директора школы Шарля Бланка «Грамматика искусства рисования». Бланк описал законы цвета и света, из которых Сёра и вывел свой метод – пуантилизм.
Художник невысоко ценил значение индивидуальности, считая, что искусство нужно теоретизировать, вычленить определенные закономерности, а дальше абсолютно любой сможет создавать шедевры. С этим он, конечно, ошибся, равно как и с «научным» подходом к цвету и линиям, но ошибка удалась на славу.
Впервые Сёра представил пуантилистскую картину – «Купание в Аньере» – Салону в 1883 году. Жюри отклонило полотно, а обидчивый художник навеки отклонил официальный Салон, не желая больше никогда о нем слышать, и подался к «независимым».
Современники сходятся в одном: нелюдимый и необщительный Сёра мог на протяжении всего вечера в шумной компании молчать, отвлеченные разговоры его вообще не интересовали. Но едва затрагивалась тема живописи, он становился агрессивным, даже диким, и в далеко не тактичной манере пояснял окружающим, «как оно на самом деле», а любые альтернативные мнения считал неуместными и приходил от них в настоящую ярость.
Свой подход он полагал научным и был художником-интеллектуалом, его кистью управляли разум и метод, а не инстинкт и сердце.
«В Париже есть сейчас только один молодой человек, который пишет так же хорошо, как я, – Жорж Сёра», – говаривал Гоген. Сёра же вообще предпочитал никого не хвалить. Да и распространение его методики автора отнюдь не радовало. С одной стороны, он, конечно, ратовал за научный подход и высказывался насчет того, что личность не имеет значения. С другой – очень злился на последователей за то, что они «воруют» его метод.
15 мая 1886 года на улице Лафитт в Париже открылась Восьмая выставка импрессионистов. В каталоге работ значились только две фамилии из того объемного списка художников-импрессионистов, которые участвовали в первых выставках больше 10 лет назад – Эдгар Дега и Берта Моризо. Причин для массового отказа остальных было много, но главная – все рассорились из-за того, что в выставке участвовал Жорж Сёра со странной и вызывающе огромной картиной. За несколько дней до открытия по Парижу пронеслись слухи: гарантированной сенсацией этой выставки будет полотно 2 на 3 метра, написанное всего тремя красками.
Видя в новом течении лишь «упражнения вычурных виртуозов», от участия в Восьмой выставке отказались Моне, Ренуар, Кайботт и Сислей. Для картин, словно вышедших из лаборатории усердного исследователя цвета, решено было выделить отдельную узкую комнату. Их развесили настолько низко, что иногда зрителям приходилось становиться на колени, чтобы рассмотреть и оценить новую, никогда раньше не использовавшуюся живописную технику. Картины Жоржа Сёра, Поля Синьяка, а вместе с ними и страстно увлеченного новым стилем Камиля Писсарро и его сына Люсьена, были написаны мелкими точками чистых цветов. Техника была настолько новой и непривычной, что зрители не различали, где тут Синьяк, а где Писсарро. Словом, мало кто понял и разобрался.
А той самой сенсационной картиной Сёра был легендарный «Воскресный день на острове Гранд-Жатт».
На Гранд-Жатт в воскресенье собирался высший свет. Однако этот остров облюбовали и жрицы любви: в спокойной и безмятежной атмосфере им было проще подыскивать себе клиентов. А светские франты, соответственно, легко находили себе девушек для развлечений. Гранд-Жатт даже называли островом любви.
Контекст того времени сразу проясняет, что именно изобразил Сёра. Прогуливающаяся пара кажется респектабельными буржуа. А если приглядеться к тому, что на поводке у дамы вовсе не собака, а обезьянка? А если знать, что обезьяна считалась символом развратности, и на парижском жаргоне так именовали проституток?
Сёра не стремился прописывать детали: «Художник должен научиться изображать не предмет, а сущность предмета. Когда он пишет лошадь, это должна быть не та конкретная лошадь, которую вы можете опознать на улице. Камера создает фотографию; нам же следует идти гораздо дальше».