Артхив. Истории искусства. Просто о сложном, интересно о скучном. Рассказываем об искусстве, как никто другой

«Воскресный день на острове Гранд-Жатт» – преобразованная на современный лад цитата картины Пюви де Шаванна «Священная роща». Сёра заимствовал у Шаванна ощущение застывшего времени, но у его вечности совсем иной вкус. У Пюви изображено происходящее на далеком мифическом острове, но у Сёра на смену его музам пришли проститутки. Наверное, так могла бы выглядеть священная роща 1884 года.

Другое море

После нашумевшего «Воскресного дня на острове Гранд-Жатт» Сёра увлекся морскими пейзажами. Каждое лето, начиная с 1885 года, он ездил к морю и рисовал его. Но и здесь Сёра не пошел по одному пути с импрессионистами, для которых юг Франции был благословенным местом. Сёра уезжал на лето на холодное побережье Нормандии, с его блеклыми красками и сумрачностью. Морские пейзажи Сёра погружены в сказочную дымку, они действительно могли быть написаны только здесь, где природа не кричит, а шепчет. Сёра говорил, что упивается светом в Нормандии.

Солнечный свет здесь совсем не такой безудержный и палящий, как в Арле, не праздничный, как в Ницце, он мягкий и глубокий, кажется, на него можно смотреть невооруженным глазом. Длинные, пустынные пляжи, бесконечный горизонт, прозрачное небо, преображенные кистью Сёра, создают ощущение почти невероятной гармонии. Пейзажам Сёра, как и практически всем его работам, присуще ощущение застывшего времени.

Пожалуй, точнее всех эти нормандские картины охарактеризовал художник Амеде Озанфан: «Сёра такой же изысканный, как сухое шампанское. Любите ли вы шампанское? В противном случае не буду вас переубеждать. Каждый волен выбрать лимонад, ведь мы живем в демократическом обществе».

Анри Матисс: художник, упростивший искусство

Матисс был далек от снобизма, свойственного как академикам, так и многим авангардистам. Он не из тех, кто предъявляет потенциальному зрителю длинный перечень, в котором каждое предложение начинается словом «должен». Он считал, что это как раз искусство «должно» быть понятно и доступно любому человеку: «Искусство не должно беспокоить и смущать. У меня нет никакой теории». Подарить отдохновение усталому человеку – вот достойная задача. Тот, кто умел писать счастье и изображал его в каждой своей картине, имел право так говорить.

Коробка акварели для больного

Анри Матиссу, сыну торговца зерном и модистки, прочили карьеру юриста. Заниматься следует делом, от которого будет толк – такова позиция отца, и Анри нечего было ей противопоставить. Случай вмешался в виде… аппендицита, который Матиссу удалили в 21 год. Операцию он перенес не очень хорошо, долго восстанавливался. Чтобы развлечь сына, мать принесла ему коробку красок и альбом. «Когда я начал рисовать, мне казалось, что я попал в какой-то рай», – вспоминал позже Матисс. Да и отец неожиданно смягчился – кто-то подсказал ему, что сына можно отдать учиться к самому Бугро!

Салонный живописец казался Эмилю Матиссу олимпийским небожителем, поэтому он снабдил сына средствами для переезда в Париж, где Анри должен был готовиться к поступлению в Школу изящных искусств в мастерской Вильяма Бугро. У Бугро с Матиссом с первой же встречи возникла взаимная антипатия. К великому разочарованию отца, Анри ушел из мастерской и продолжил подготовку в Школе декоративных искусств. Впрочем, в святая святых, Школу изящных искусств, его не приняли, зато Анри нашел первого настоящего учителя – Гюстава Моро. Тот отправлял своих учеников в Лувр – копировать классиков, нарабатывать технику, говорил: «О цвете нужно мечтать», – и предсказывал Матиссу, что тот «упростит живопись».

«Я вижу ковер!»

У художника было особое отношение к разнообразным тканям – сказывалось, конечно же, его происхождение. Матисс был родом из Боэна, города, который на всю страну славился искусными ткачами и великолепными тканями. Здесь производили шелк и парчу, бархат и кашемир, французский твид и прозрачный тюль. Еще ребенком Матисс любил наблюдать за работой ткачей, за тем, как они добиваются тончайших оттенков, складывая их в узоры на своих станках, подобно художникам за мольбертом.

Позже, во время учебы в Париже, он тратил последние деньги на покупку маленьких лоскутов ткани у старьевщиков – фрагментов старинных гобеленов и вышивок для своего «музея ткани». А гораздо позже ему доведется писать моделей в роскошных нарядах самых модных столичных домов, сшитых из тканей, изготовленных мастерами его родного города. И часто именно ткани и узоры на них становятся объектом его пристального интереса, затмевая даже внешность или какие-либо части тела натурщиц. И если с любовью Матисса к тканям все понятно, то с коврами дела обстоят несколько сложнее.