В 1941 году Матисс перенес тяжелейшую операцию, у него обнаружился рак кишечника. Как выяснилось после – шансов на удачный исход было крайне мало. Матисс просил доктора подарить ему еще хотя бы года три-четыре – столько планов хотелось реализовать! Он прожил еще 13 лет. Во время болезни за ним ухаживала монахиня, которая попросила подправить ее эскизы витражей для монастырской Капеллы Четок в Вансе. Матисс увидел в этом предзнаменование и разработал полностью оформление капеллы. «Верю ли я в бога? Да, когда работаю!» – заявил он. Когда состояние здоровья более не позволило вставать к холсту, он прикреплял уголь к палке и работал таким образом. Оформление капеллы он считал своим главным достижением и сбывшейся мечтой.
1 ноября 1954 года у Матисса случился микроинсульт. А на следующий, предпоследний день его жизни Лидия Делекторская пришла к нему в высоком тюрбане и, глядя на осунувшегося Матисса, с грустью и нежностью пошутила: «В другой день вы бы сказали: давайте карандаш и бумагу». Мастер улыбнулся и велел: «Давайте карандаш и бумагу».
Анри де Тулуз-Лотрек: монмартрский аристократ
Образ Анри де Тулуз-Лотрека окружает такое количество легенд, что часто биографы тратят сотни страниц на их развенчание. Взамен же предлагают жалкие оправдания гению: был алкоголиком, потому что калека, жил в публичных домах, потому что карлик, и художником, в конце концов, стал потому, что был ужасен собою. Сам Лотрек наверняка предпочел бы парочку легенд этим неостроумным оправданиям.
Тулуз-Лотрек всегда носил в кармане мускатный орех – чтобы добавить в придуманный на ходу алкогольный коктейль. Он получал огромное удовольствие, накачивая друзей виртуозными смесями портвейна с абсентом, например. Друзья в ответ приглашали его барменом и декоратором на свои вечеринки. Он десятки раз был влюблен, взаимно и безответно, и всегда находил способ проявить свои чувства, прямо или эксцентрично. Не смея говорить и мечтать, он придумывал, как обладать по-другому: на ступнях Мизии Натансон, жены известного издателя Тадэ Натансона, он мог часами рисовать воображаемые пейзажи сухой кистью. Она все это время делала вид, что читает, прижавшись к дереву в саду.
Проститутки из лучших домов терпимости носили цветы ему в мастерскую и позволяли рисовать себя в любое время дня и ночи – спящими, задумчивыми, скучающими в ожидании клиентов, играющими в лесбийские игры, нежными и вызывающими. Он был их принцем из сказки и устраивал завтраки с дорогим вином и сладостями.
Художника смешило, когда рядом с ним по парижским улицам прогуливался кузен сантиметров на 40 выше его. Он любил высоких крепких мужчин и женщин с рыжими волосами.
Тулуз-Лотреку было 23 года, когда он встретил Кармен Годен. Юный и неуверенный в своих силах, Анри еще учился в мастерской Фернана Кормона и ответственно следовал всем советам учителя. На утренних занятиях Кормон, вдохновленный последними археологическими находками, пытался увлечь учеников монументальными сценами из жизни первобытных людей, а завершая урок, советовал выходить на улицу и делать зарисовки прямо в гуще монмартрской повседневности. Внеклассные задания Кормона нравились Лотреку куда больше, чем академические студии.
Выполнять домашние задания было исключительно приятно – старшие друзья-художники щедро делились с новичком Лотреком списком отборнейших злачных мест и закоулков Монмартра, где жизнь просто кипела. Однажды, выходя из ресторанчика, Лотрек заметил худенькую девушку с огненно-рыжими волосами и не удержался: «Как хороша! Типичная шлюха! Вот бы написать ее!» Кармен Годен оказалась не шлюхой, а простой работницей, смирной и скромной, а потом еще и ответственной натурщицей, моделью как минимум четырех портретов Лотрека. Анри писал матери, что нашел девушку с волосами из чистого золота, рассказывал друзьям, что рыжие женщины – это для венецианцев, и был страстно увлечен Кармен.
Лотреку все женщины были ангелами – он смотрел на их волосы цвета золота снизу вверх. Он был ниже тех женщин, которых писал и в которых влюблялся. Но уже тогда, в последние годы ученичества, он рассмотрел в них внутреннюю бурю, пронзительную печаль и неизбывное одиночество.