Лишь после двухнедельного заточения, с трудом удержавшись от соблазна отбыть домой, Амели и Анри Матисс наконец смогли выбраться на прогулку в город и насладиться красотой экзотических окрестностей. «Едва дождь прекратился, из земли появились дивные цветы, – вспоминал художник. – Все холмы в окрестностях Танжера, прежде имевшие цвет львиной шкуры, покрылись изумительной зеленью, а небо затянуло тучами, словно на картинах Делакруа. Благодаря необычному свету, все вокруг выглядело совсем не таким, как на Лазурном Берегу».
В Танжере художник планировал выполнить заказы не только для Ивана Морозова, но и для коллекционера Сергея Щукина, который намекнул, что отдает предпочтение работам с фигурами. Но с поиском моделей дела здесь обстояли чрезвычайно сложно. Согласно мусульманским обычаям женщинам было не только запрещено позировать, но и вообще открывать лицо (этот закон не распространялся на проституток).
Лишь два месяца спустя усилиями местных французов – владельцев отеля, в котором остановился художник, – получилось отыскать натурщицу. На тот момент Зоре было не более двенадцати лет – еще совсем ребенок по европейским меркам, но в Марокко она считалась достаточно взрослой, чтобы выходить замуж или начать заниматься проституцией. Но позировать чужеземцу девушка смогла недолго: «Появился ее брат, – писал Матисс. – Думаю, он убил бы ее, если бы узнал, что она позирует».
Ему удалось возобновить сеансы с Зорой уже во время второго визита в Танжер почти полгода спустя. Когда ее разыскали, она трудилась в публичном доме. Поэтому девушка позировала Матиссу на крыше борделя, куда поднималась в перерывах между приемом клиентов. В общей сложности марокканка стала героиней трех работ Матисса. Не зная истории написания картины, совершенно невозможно догадаться о роде занятий Зоры, настолько скромной и целомудренной она выглядит.
Но мало Матиссу было затяжного дождя и несговорчивых натурщиков. Во время его пребывания в Танжере усилилось напряжение между местным населением и французами в связи с подписанием султаном договора о переходе страны под протекторат Франции. Матисс поспешно покинул Марокко и уже в Париже узнал о страшной резне, учиненной повстанцами, в которой погибли многие французы, оставшиеся в городе. К счастью, художнику удалось избежать столкновений и вывезти из мятежного Танжера все написанные там работы. Почти все они впоследствии уехали в Россию и осели в коллекциях Морозова и Щукина.
В 1940 году нацисты оккупировали значительную часть Франции, и многие жители спасались бегством из Парижа, где начались бомбардировки. Художнику вместе с его тогдашней компаньонкой Лидией Делекторской удалось сесть на переполненный поезд до Бордо, а чуть позднее перебраться в Ниццу, где у Матиссов был дом с мастерской.
Вымотанный разводом с Амели и разделом имущества, незадолго до страшных событий Матисс планировал отправиться в Бразилию, чтобы немного отдохнуть среди колоритных пейзажей Южной Америки и поработать в обстановке, где в окружающей среде присутствует так много ярких красок, созвучных его палитре. Уже получив бразильскую визу, он так и не смог покинуть страну. «Я должен был выехать 8 июля, – писал художник своему сыну Пьеру. – Увидев все своими глазами, я отказался от поездки. Я чувствовал бы себя дезертиром. Если все, кто на что-то способен, удерут из Франции, то кто же останется?»
В Ницце Матисс держал в специальном вольере три сотни экзотических птиц, которые немного развеивали тревогу тех дней. Но когда к осени начались перебои с поставками продовольствия и товаров, пришлось начать постепенно распродавать пестрых питомцев. Специальный корм для них, который ранее привозили из Нидерландов, теперь был недоступен.
У художника начались перебои и с вдохновением, особенно при работе с неживой натурой. Ему было сложно сосредоточиться на цветах, фруктах или распахнутых окнах из-за постоянной тревоги о близких. Его дочь Маргарет как участница французского Сопротивления была угнана в концентрационный лагерь в Германию, а мадам Матисс за печать листовок приговорена к шести месяцам тюрьмы. «Я чувствую страх перед началом работы с предметами, одушевление которых должно исходить от меня, от моих собственных чувств, – писал Матисс сыну Пьеру. – Поэтому я сговорился с местным агентством статистов кино, чтобы они мне присылали самых красивых девушек; если те мне не подходят, я даю им десять франков и отпускаю. Они удерживают меня среди моих цветов и фруктов, с которыми мне удается установить контакт, почти не отдавая себе в этом отчета… и все, что мне остается делать, – это ожидать вдохновения, которое не замедлит наступить».