Артхив. Истории искусства. Просто о сложном, интересно о скучном. Рассказываем об искусстве, как никто другой

«Когда речь заходила об искусстве Японии, то в этой области ощущалось приятное отсутствие мнений «знатоков», и непосредственным реакциям любителя, его интуиции нисколько не мешали путаные суждения искусствоведов. Тут ощущалась какая-то новая, ренессансная возможность совершать открытия, вживую соприкасаясь с древним и серьезным искусством Востока», – пишет в книге «Заяц с янтарными глазами» Эдмунд де Вааль, потомок знаменитого парижского коллекционера Шарля Эфрусси.

Именно так, случайно и одними из первых, будущие импрессионисты открыли гравюры японских художников Хокусая, Утамаро и Хиросигэ. И, свободные от мнения академиков в этом вопросе, с восторгом приняли японскую эстетику, композиционные решения, плоскостную перспективу, яркие чистые красочные пятна, обрезанные краями бумаги фигуры, а вместе с этим моющихся и красящихся женщин, мосты, цветущие деревья, одинокую гору, дороги, лодки, цветы, птиц, затылки на первом плане, ноги и руки гребцов, случайно заслонившие пейзаж.

Камиль Писсарро после Всемирной выставки, где японскому искусству был наконец посвящен целый павильон, писал: «Хиросигэ – прекрасный импрессионист. Моне, Роден и я совершенно им очарованы. Японские традиции вселяют в меня уверенность в нашем способе видения».

Новый способ видения

Ничего подобного в европейской живописи до сих пор не было. Молодым художникам, которые искали новую выразительность и изнывали в академических школах, только того и нужно было. Японская гравюра подарила будущим импрессионистам сразу все те особенности, за которые их долго ненавидели и за которые теперь ценят. Когда еще никакой фотографии и в помине не было, японцы обрезали часть композиции, создавая ощущение внезапности и непредсказуемости, когда еще даже не родился Эдуар Мане, они сокращали перспективу и приближали задний план, наконец, они заглядывали на удаленный пейзаж из-под локтя гребца, из-под задних ног лошади, смотрели на луну из-под мостов и сделали сотни видов города сверху еще задолго до кайботтовских балконов.

«Сами принципы построения японских картин говорили о том, что можно находить смысл в окружающем мире совсем по-другому. Незначительные фрагменты действительности – разносчик, чешущий голову, женщина с плачущим ребенком, собака, уходящая куда-то влево, – все это вдруг оказывалось не менее важным, чем большая гора, высящаяся на горизонте. Как и в случае с нэцке, повседневная жизнь протекала единожды, без репетиций… Импрессионисты научились нарезать жизнь на куски, показывая ее при помощи беглых взглядов и междометий», – пишет Эдмунд де Вааль.

Американский коммодор и ящик с японскими гравюрами

Возможность существования традиции, настолько же древней, как европейская, а возможно, и более древней, но кардинально отличной, давала молодым художникам уверенность, что нет единственно правильного искусства и верного вкуса. И вот они все смелее перенимают художественный язык японцев – и уже говорят на нем без запинки.

Лаконичность. И зимние пейзажи, и изображения женщин, и морские волны в японской гравюре словно вычищены от лишних деталей и подробностей. А колористическое решение – это всего несколько цветовых пятен, однородных и чистых. Те особенности, которые изначально связаны прежде всего с техникой печати цветной гравюры (на бумагу по очереди наносятся отпечатки с четырех – восьми досок – для каждого цвета отдельная), импрессионисты стали воспроизводить и преобразовывать по законам собственного зрения и восприятия мира.

Серии. Ни Клоду Моне с сериями, насчитывающими по 30–40 видов одного и того же объекта, ни Полю Сезанну с многолетним ежедневным пленэром у подножия горы Сент-Виктуар так и не удалось переиграть Хиросигэ. Этот классик японского пейзажа укиё-э (яп. «картины изменчивого мира») создал несколько циклов, которые насчитывают часто по сотне работ: виды Фудзи, виды Эдо и провинций, станции дороги Токайдо и даже цикл гравюр о самых знаменитых ресторанах. Пожалуй, если собрать все изображения водяных лилий у Моне, получится цикл, в цифровом отношении достойный предшественников-японцев.

Сюжеты. Никто из французских импрессионистов в Японии так и не побывал, но каждый находил свою Японию в каком-нибудь цветущем дереве на юге Франции или устраивал прямо в собственном саду. Гюстав Кайботт выращивал хризантемы, забрасывал все дела и отказывался от встреч, когда ожидал непродолжительного цветения редкой орхидеи. Клод Моне построил знаменитый японский мостик, запустил в пруд кувшинки и засадил сад теми цветами, которыми десятки голодных безденежных лет любовался на японских гравюрах. Ван Гог, уезжая в Арль, писал брату, что едет в Японию, – и нашел ее там в цветущих деревьях. Каждая из этих личных Японий стала вдохновением и натурой для лучших картин.

Обратная связь