Артур Артузов

В некотором роде Шульгин был фигурой исторической: в качестве члена Временного комитета Госдумы он вместе с Александром Ивановичем Гучковым, богатым предпринимателем, председателем Центрального военно–промышленного комитета (и будущим военным и морским министром Временного правительства), присутствовал при отречении императора Николая II от престола. Шульгин был убежденным монархистом, но от других эмигрантов его отличала прежде всего трезвость взглядов.

Это он, Шульгин, с душевной болью решился написать в своей книге «1920 год» слова, ставшие плодом не публицистического порыва, но горестных размышлений: «Белое движение было начато почти святыми, а кончили его почти что разбойники».

Шульгин решился…

В ночь на 23 декабря 1925 года в районе Стобцов Шульгин, отрастивший специально длинную седую бороду (для этого ему пришлось около трех месяцев пожить в Ровно у дальних родственников), одетый в долгополое пальто на вате, что делало его, по собственным словам, похожим на старого раввина ^{25}, с документами на имя Иосифа Карловича Шварца с помощью людей «Треста» перешел границу. «Проводником–контрабандистом» был некий Иван Иванович – на самом деле сотрудник ОГПУ Михаил Иванович Криницкий. В сопровождении другого провожатого, некоего Антона Антоновича, Шульгин доехал до Киева, где и остановился в третьеразрядной гостинице «Бельгия». Антоном Антоновичем был также сотрудник ОГПУ Сергей Владимирович Дорожинский. Любопытное совпадение: до революции До–рожинский служил товарищем прокурора Киевского окружного суда, каковым тогда являлся… уже известный читателю Чебышев, единственный человек в эмиграции, который никогда в «Трест» не верил!

Шульгин жадно присматривался к стране, которую покинул в бесконечно, казалось, далеком 1921 году разоренной, по образному выражению писателя Артема Веселого, «кровью умытою». Сейчас, при нэпе, все ужасы Гражданской войны, внешне, во всяком случае, остались позади. Фабрики и заводы функционировали, люди сыты, в магазинах можно купить и продовольствие, и одежду, и товары домашнего обихода. Простой люд живет скромно, можно даже сказать, бедновато. Но не голодает, не нищенствует.

Страна явно приходила в себя после разрушительной и братоубийственной, в буквальном смысле слова, войны. Гражданские войны братоубийственны по самому определению, отличаются особой жестокостью с обеих сторон, а потому из всех войн являются самыми аморальными. И душевные раны по их окончании не заживают при жизни нескольких поколений.

Шульгин, как и его антагонист (которого он считал союзником) Якушев, более всего на свете опасался анархии, слепого русского бунта, «бессмысленного и беспощадного», ведущего страну к разрухе, обнищанию, утрате веры и в Бога, и в Человека. И он пришел к парадоксальному для белоэмигранта, монархиста и убежденного врага советской власти выводу: а стоит ли начинать новую войну, пробуждать заново в людях звериные инстинкты и устремления? Чтобы этот умиротворенный сегодня народ «разнес последние остатки культуры, которые восстановили неокоммунисты при помощи нэпа»?

К своему крайнему удивлению, Шульгин увидел на прилавке книжного магазина собственную книгу «Дни», выпущенную ленинградским издательством «Прибой», и поразился еще больше, когда узнал, что ее внимательно прочитал Ленин.

После Киева была Москва. 13 января 1926 года Доро–жинский, соблюдая все меры предосторожности, привел Шульгина на квартиру Якушева. Кроме хозяина дома во встрече принял участие генерал Потапов.

Между ними состоялся весьма содержательный разговор. Якушев высказал соображение, что в случае падения власти большевиков может произойти крайне опасная для судьбы страны и народа коренная ломка. Он также снова резко высказался против иностранного вмешательства, тем более вооруженной интервенции, в российские дела. Якушев по–прежнему поддерживал идею просвещенной монархии, и Шульгин в этом вопросе был с ним вполне солидарен.

Потом разговор перешел на личную проблему Шульгина. Василий Витальевич попросил Якушева помочь ему добраться до Винницы, где, по его предположениям, основанным на предсказании Анжелины Сакко, в больнице для душевнобольных находится его сын.

Якушев ответил категорическим отказом:

– В тех краях, уважаемый Василий Витальевич, вас слишком многие хорошо знают в лицо. Арестуют вас, нащупают ниточку и к «Тресту». Не нужно идти на ничем не оправданный риск. К тому же вы не знакомы с советскими реалиями. В лечебницу просто так посторонних не пускают. Ну приедете туда, каким образом начнете наводить справки? Даже если Вениамин там, то вряд ли под своей фамилией. А ваши вопросы могут вызвать у милиции и чекистов внимание к особе товарища Шварца. Город небольшой, там все становится известно за день–два…

– Как же быть? – растерянно спросил Шульгин. Он не задумывался над тем, каким именно образом будет осуществлять поиск.