Артур Артузов

– Невероятно! – воскликнул Артузов, когда Якушев доложил ему о требовании будущего автора. – Я думал об этом, но просто духу не хватило высказать такое предложение через вас первым! Это могло бы натолкнуть Шульгина на некие размышления, не в нашу, разумеется, пользу…

6 февраля 1926 года Шульгин выехал из Москвы в Минск в сопровождении все того же Антона Антоновича. Через границу в Польшу его перевел старый знакомец – «контрабандист Иван Иванович».

Книгу под названием «Три столицы» (имеются в виду Киев, Москва и Ленинград) Шульгин написал довольно быстро. Лейтмотивом ее стали замечательные слова автора: «Когда я шел туда, у меня не было родины. Сейчас она у меня есть».

Резонанс в эмигрантской среде книга вызвала необычайный. Как и было оговорено, до сдачи рукописи в издательство Шульгин прислал по каналам «Треста» один экземпляр в Москву. Так что еще до ее выхода в свет (в январе 1927 года) рукопись внимательно прочитали Менжинский и Артузов. Из текста убрали всего–навсего две строчки, которые могли «расшифровать» кое–кого. Оставили даже резкие высказывания Шульгина в адрес Ленина. (Кстати, спустя десятилетия Василий Витальевич пожалел, что допустил эти пассажи ^{29}.)

Еще до выхода книги у Шульгина было множество встреч с деятелями эмиграции. Один только бывший сенатор Че–бышев (который, кстати, прекрасно помнил своего прежнего помощника Дорожинского) после очередного восторженного рассказа Шульгина о своей замечательной поездке, о чудесных людях из «Треста», с которыми познакомился в пути и на местах, вернулся домой в подавленном настроении и 26 октября 1926 года записал в своем дневнике: «Странно! Или я чудовищно ошибаюсь в своих предположениях, или Кутепов, Гучков, Шульгин – жертвы чудовищной провокации».

Чебышев употребил слово «провокация». Ничего другого в силу своих взглядов и убеждений написать просто не мог, так что обижаться на него не стоит.

Автор данной книги придерживается другого мнения: операция «Трест» была не политической провокацией, а именно операцией,масштабной, многоходовой, классической, блистательно проведенной.

Но в одном Чебышев прав: он оказался единственным, кто догадался, что названных им трех весьма умных людей, мягко говоря, обвели вокруг пальца не менее умные люди с Лубянки. Если угодно, от «А» до «Я», в буквальном смысле – от Артузова до Якушева ^{30}.

РАЗГРОМ САВИНКОВЩИНЫ

В информации из Парижа сообщалось, что даже после ликвидации в 1922 году почти всех ячеек НСЗРС на советской территории Савинков не отказался от намерения создать под своим командованием единый центр антибольшевистской борьбы.

В ГПУ возникла идея «помочь» Савинкову, чтобы вывести его самого в Россию или Белоруссию и здесь окончательно обезвредить.

Председатель ГПУ поставил задачу: Савинкова необходимо арестовать на советской земле и предать открытому суду.

– Суду? – переспросил Артузов.

– Именно. Савинков – персонифицированное воплощение всей обозленности, ненависти, преступлений нынешней контрреволюции. В лице Савинкова мы и будем ее судить. Пролетарское правосудие не руководствуется чувством мести, но кровавый облик савинковщины обязательно должен быть обнажен перед рабочими и крестьянами, да и перед общественным мнением на Западе – убедительно и абсолютно.

– Это на суде, – с некоторым оттенком скептицизма в голосе протянул Менжинский.

– Ох уж эти законники! – засмеялся Дзержинский, явно намекая на высшее юридическое образование своего заместителя.

– Я не об этом, – невозмутимо отозвался Вячеслав Рудольфович, – я о задержании.

– А тут уж вам и карты в руки. Насколько я помню, вы лично знакомы с Борисом Савинковым, стало быть, его психологию, характер, амбиции знаете.

– Знаю, Феликс Эдмундович, потому многие трудности и предвижу. Савинков не просто умен и опасен, в вопросах конспирации он и талантлив, и опытен. – Менжинский встал, сделал несколько шагов по паркету, на секунду задумался. – С Савинковым и его братом я познакомился, будучи еще студентом юридического факультета Санкт–Петербургского университета. Потом и в ссылке встречались, и в эмиграции. Дискутировать приходилось.

– Вы сказали – с братом, – поинтересовался Арту–зов. – Это Виктор, что ли, из юристов, казачий есаул?

– Нет, что вы. Юристом был старший брат, Савинков Александр, он погиб потом на царской каторге. Одаренный был человек, хотя путаник страшный.

Дзержинский деликатно постучал тихонько пальцами по столу, словно возвращая Менжинского в день нынешний.

– Я предлагаю, – сказал он, употребив это слово как синоним другого – «приказываю», – такой план, в общих чертах, разумеется. Единственная наживка, на которую мы можем поймать Савинкова, – предложить ему занять пост вождя солидной контрреволюционной организации, здесь якобы существующей. И которая ждет не дождется, когда он, вождь, лично прибудет в Россию, чтобы поднять всенародное восстание против советской власти. Честолюбие, маниакальная убежденность в своей исключительности и незаменимости – вот те струны характера Савинкова, на которых мы будем играть.