Артуш и Заур

Со дня встречи с Зауром он часто вспоминал Баку. Что же кроме Заура роднило его с этим городом? Этот вопрос мучил его. Признавая свою любовь к Бульвару, к Торговой, к парку Кирова, он осознавал, что все это неразделимо связано для него с любовью к Зауру. Перед глазами сразу возник парк Кирова, со знаменитым огромным памятником и густыми деревьями — место, где прошли самые счастливые дни детства. По сути, карабахский конфликт не должен был бросать тень на святость их любви. Однако принадлежность к нации-агрессору, рождала в Артуше чувство вины перед Зауром. Бывшие в те годы подростками и не имевшие к этому противостоянию никакого отношения Заур и Артуш, стали безвольными жертвами этого конфликта. Так что они были знакомы с потерей и разлукой не хуже, а может и лучше старшего поколения. Если их любовь была бы обычной, гетеросексуальной — полбеды. Это еще можно было бы кому-нибудь как-нибудь объяснить и влюбленным удалось бы обрести друг друга. Однако их любовь считалась позорной, как в Азербайджане, так и в Армении. Ни то, ни другое общество не готово было понять и простить такое сексуальное отклонение. Ни сейчас, ни в будущем! Даже если Артуш громогласно признал бы территориальную целостность Азербайджана, азербайджанское общество не смирилось бы с их любовью. Артуш все это прекрасно понимал. Их любовь была политизирована до предела.

Может, если бы устранилась единственная преграда, то есть восстановилась бы территориальная целостность Азербайджана, освободились бы оккупированные земли, вернулись бы в родные края беженцы и вынужденные переселенцы, азербайджанские певцы и певицы выступили бы с концертами в Шуше и Джыдыр Дюзю — их жажда счастья могла бы претвориться в жизнь. Некоторые из этих певцов могли бы даже выступить на голубой свадьбе Артуша и Заура, решись последние на это. Артуш давно согласился на все, но устранить препятствия было ему не по плечу, и потому приходилось мириться с действительностью.

Когда пошел дождь, он был уже перед отелем. Он вошел в номер и застал Заура спящим. Одеяло соскользнуло ниже пупка, тусклый свет уличного фонаря придал его волоскам на лобке серебристый оттенок. Артуш положил пакеты на стол и разделся. Зашел в одних трусах в туалет, посмотрел на себя в зеркало, выпрямил длинные ресницы, пригладил волосы, помочился, умылся и вернулся в комнату.

Заур все еще спал. Не включая свет, он взял апельсин из кулька, накинул на плечи плед и, надкусив ароматную корку, подошел к окну. Прислонившись лбом к холодному стеклу, закрыв глаза, он чистил апельсин вслепую. Так хотелось в эти последние дни осени уйти под дождь, бродить по улицам старого города. Осень, казалось, не хотела расставаться с этим миром, боролась с землею и небом, грозила пальцем людям, тем, кто озабочен лишь материальным. «Нет, — подумал Артуш, — во время дождя в этом древнем городе, где каждый встречный заявляет о своем княжеском происхождении нужно находиться не на улице, а прямо здесь, рядом с любимым и смотреть из окна. О Боже, я проживаю лучшие мгновения своей жизни!».

Ливень смывал весь мусор мощеной булыжником улицы в канализационные люки, аккуратно размещенные через каждые два метра. В советские времена эти люки размещались через каждые десять метров. Но президент-демократ Саакашвили, внушивший себе, а затем и народу неоспоримые ценности запада — демократию, либерализм, плюрализм, права человека, разделался с коррупцией, усовершенствовал канализационную систему, восстановил инфраструктуру города. Тифлис избавился от зловония каловых масс, стал выглядеть приличнее в отличие от столицы братского Азербайджана — Баку. А по традиции, грузинский кал справлялся посредством Куры братскому азербайджанскому народу в качестве дара.

Его охватил нешуточный озноб. Он отклонился от стекла и посмотрел на отражения неоновых ламп отеля АТА на мокрой от дождя дороге. Красный отблеск, исчезающий под колесами проезжающих машин, мгновенно выныривал на капотах, крышах, багажнике и вновь возвращался на свое исконное место, на булыжники.

— Пришел? Почему не разбудил?

Артуш покрепче закутался в плед и обернулся к постели.

— Люблю этот город, — сказал он в сторону Заура, которого не мог разглядеть в темноте. — Не то, что напоминает Ереван, просто тут свой колорит… Если не обидишься…

Осекся. Почувствовал, как озноб оставил его. Может его согрел голос любимого? Он скинул плед и подошел к постели.

— На что обижаться? Валяй. Дай и мне апельсин.

Артуш взял со стола апельсин и присел на кровать.

— Думаю, этот город красивее Баку, — выпалил он.

Увидев удивленный взгляд Заура, смутившийся Артуш исправил «ошибку»:

— Но Баку гораздо красивее Еревана. Это точно.

— Дорогой, я тоже считаю, что Тифлис красивее Баку. Он лучше Баку и Еревана по крайней мере потому, что соединил нас. Ты, кажется, плохо меня знаешь. Разве я похож на защитника, этакого фанатика родного города? В Ереване я не был, но, хочешь, скажу, что он тоже красивее Баку. Тебе не стыдно, в моем присутствии обсуждать красоту… каких-то городов?