Древний, языческий еще праздник. Он приурочен к ночи с 23 на 24 июня. В старину девушки и женщины украшали себя венками, зажигались ночью костры, люди прыгали через огонь и таким образом как бы очищались от всякой скверны. В эту ночь начинали купаться, верили, что вода стала чистой, исцеляющей.
В народе сохранились поговорки: в Ярило сердца яры. В Яриле все живое ярится.
Любопытно, что в Арзамасе насчитывалось несколько ярил: Вознесенская, всехсвятская, тихвинская и даже… девятая.
Как ни странно, приурочены они были к тем дням, когда в городе свершались праздничные крестные ходы.
Обыкновенно на праздники к горожанам съезжались из сел и деревни знакомые, родные и после крестного хода, естественно, устраивались столы с угощением. Где-то к вечеру мещанские девицы начинали водить хороводы.
Можно было услышать и такую вот купальную песню с веселой, даже озорной концовкой:
На другое утро вновь садились за столы опохмелиться, головушки поправить, и вот тут-то и начиналось шумное, веселое обливанье водой своих и случайных прохожих по улице. Вечер опять заканчивался хороводными песнями — хороводы водили в основном дети гладильщиков кожи, скорняков, сапожников.
Вот это веселое шумное действо и называлось Ярилой.
Где же яро вскипали безудержным весельем эти самые ярилы?
Вознесенская — в Прогонной улице и Казарменной слободе. Всехсвятская — в конце Ильинской улицы.
Девятая — близ Ильинского храма.
А Тихвинская — в Мартовской улице и на Бутырках.
Люди рады лету, а пчелы цвету
Жаркое лето…
Под Соборной горой жил известный картузник Медведев. Держал он на Теше несколько купалей и сдавал желающим на прокат лодки. За час платили 20 копеек.
Воскресенье… Печет едва ли не с утра. Молодежь из числа интеллигенции сговорилась еще накануне, и вот где-то после полудня сходилась у лодочника. Юноши в русских, часто вышитых косоворотках — русская одежда и обувь была в моде в конце прошлого и начале нашего века, девушки в ярких ситцевых сарафанах или платьях с кокетливыми рюшками, в соломенных шляпках…
Погомонили у лодок и отплыли… Прощальные взгляды на город, что белеет над приречной горой. Над темным кружевом замлевших садов прямые шпили колоколен и золото церковных глав, а направо мягкая бахромка луговых трав над глинистым берегом, затихшее стадо коров у сырого водопоя, широкий разбег лугов за Тешей, а впереди, на кромке Ивановских бугров, застывшие лопасти поседелых от времени ветряков…
Дружные взмахи весел в сильных молодых руках, носы лодок режут теплое серебро ласковой воды, белые лилии и желтые кувшинки на девичьих ладонях и столь волнительны эти «Дунайские волны», что так слаженно исполняют ребята на щипковых — гармонь в те годы считалась грубоватой в кругу образованных людей.
Белое ожерелье лодок вытягивается к Ивановским островам. Часто высаживались на выездновском берегу, и тут сами собой начинались шумные игры. Частенько играли в «жмурки», при случае мягко падать в густую духмяную траву. Уставшие, раскладывали скатерть-самобранку, много пели, читали и декламировали строки Пушкина, Некрасова, Никитина, Кольцова. Тут радовал своих друзей начинающий поэт, молодой учитель Иван Иконников:
… Чистота отношений, теплая дружественность, романтическое отношение к девушкам — все это освящалось добрыми надеждами на будущее. Здесь намечались скорые семьи, крепилась верность друг другу, наконец, просто скрашивалась жизнь.
К Ивановским буграм плавала и мещанская молодежь, более шумная, с гармошкой. Но и тут не знали каких-либо пьяных выходок, внимание девушки надо поистине заслужить ласковой сердечностью. Ах, в какое вихревое действо превращалась здесь полька или задорная кадриль.
На «острова» плавали и семейные. Ивановские женщины приносили к отдыхающим самовары, молоко, сливки, душистые ягоды — всем было весело, особенно детям.