Арзамас-городок

Художник быстро встал и сменил халат на серо-голубой сюртук, поправил густую еще прядь волос, что падала на темное от загара лицо.

Мужчины раскланялись с дамой.

Мария Семеновна отбывала в Петербург и наносила в городе прощальные визиты. Она уже свиделась с Екатериной Михайловной и Клавдинькой, а теперь вот надлежало проститься и с академиком.

У мольберта женщина остановилась, явно полюбовалась работой.

— А недаром Алексеев, провожая меня сюда, нахваливал. Ну-у, Александр Васильевич… Знаю, многие вас писали, но это такое проникновение, а потом и такая удивительно легкая кисть. Очень выразительно, воздушно. Молодец, Гриша!

Мясников поклонился.

— Спасибо на добром слове, мадам!

К мольберту подошел Ступин, пригляделся. Довольный, даже хмыкнул.

— Тешим себя надеждой, что эту работу достойно оценят члены Совета Академии художеств. Гришенька далеко пойдет в художестве. Будем не сегодня-завтра кланяться барину — обещал быть здесь проездом в Москву. Крутенек саратовский хозяин Григория, но еще раз попробуем его покачать, авось сторгуемся. А нет — Общество поощрения художеств в Петербурге обещалось дать пять тысяч… Ну, что же, давайте по обычаю русскому присядем на дорожку. Сюда, Мария Семеновна, пожалте, на диван…

В кабинете академика мягкая мебель, на стенах картины в тяжелых золоченых рамах, на большом столе два красивых бронзовых шандала, фарфоровый чернильный прибор и тяжелый бронзовый стакан для гусиных перьев.

Жукова торопилась высказаться:

— Пока не забыла… Александр Васильевич, у вас учится мой крепостной Федя Тержин. Он, знаю, не блестящих способностей, но кончит вашу школу, да ежели станет в том же Ардатовском училище учителем рисования — плохо ли!

— Если воля ему будет дадена…

— Я подписала вольную Феде и только что передала ему. Он, бедняга, заплакал, руки целовать кинулся… Вот вам конверт, тут деньги за остатний год учебы — где же вольному-то Фединьке взять…

Ступин молодо вскочил с кресла.

— Мария Семеновна, такой благородный шаг! Да у нас нынче в школе праздник! Ну, это после, после…

Жукова подала конверт и опять, оправляя свое синее дорожное платье — она еще не привыкла к нему, опустилась на диван.

Известие о свободе Тержина так взволновало Мясникова, что он попросился выйти. Александр Васильевич согласно кивнул: конечно, конечно…

Мария Семеновна тяжело переживала свой отъезд. Как оказалось, только матери да вот своему давнему учителю и могла она довериться сердцем.

— Александр Васильевич, приобщали вы меня к благородному искусству — это немало. И книги из вашей библиотеки меня питали… Не знаю, доведет ли Бог свидеться. Нет-нет, я Арзамасу не изменю, всегда буду благодарно вспоминать вас, родные стогны. Низкий поклон вам!

Смугловатое лицо академика не стало веселым от искренних похвал.

— Жаль, все мы лишаемся счастия и далее видеть вас, Мария Семеновна. В Петербурге дела?

— Какие дела! — Жукова невольно усмехнулась. — Нас, женщин, в департаменты служить не пускают. Буду писать да готовить своего Васеньку в гимназию. Я, Александр Васильевич, сама настрадалась, вы об этом догадываетесь. И довольно нагляделась на страдания других. Наконец-то, кажется, прозрела! Я теперь знаю о ком и чем писать. Задумала книжку повестей и кое-что уж передала бумаге. Не премину сказать и об Арзамасе. Вас интересует мое положение… Вчера в Ардатове раскланялись с господином Жуковым как чужие, только Васенька всплакнул — ребенок, а понял, что неладно между родителями…

— Может, все еще образуется… — художник встал, в волнении заходил по кабинету. — Может, время затянет обиды… Ладно, молчу, молчу! Так, дай вам Бог перо в руки, Мария Семеновна. Это хорошо, что Арзамас у вас в душе. У нашего города много и доброй славы. Простите уж старого кулика, что он свое болото хвалит. Михайла Коринфский наш город славными строениями украсил, во-он какой собор поднимаем… Второго такова в провинциальной России-матушке нет!

Жукова легко подхватила ход мыслей академика:

— Александр Ступин своею школою отчину прославил — о делах ваших в газетах и журналах…

Академик погрозил пальцем догадливой визитерше. Однако весело завершил:

— А вы, мадам Жукова, вы, Машенька, осчастливьте земляков своей книгой, своей правдой. Добавляйте к славной молве о нашем городе изящной словесностью. Ну, в добрый час! Я провожу.

… Мясников сидел на скамейке под старой липой в саду. Тревожно стучало сердце, душила жалость к самому себе. И думалось горькое: «Как у них, свободных, господ все так просто. Вот сядет госпожа Жукова в удобненький экипаж и покатит торной дорожкой по своим делам… Счастливец Федька Тержин! Вот опять же и это просто: на тебе, Фединька, свободу, как пару мордовских онуч! Но мы же все, все рождаемся свободными!»

… Еще не знал Мясников, что так скоро — 1 сентября этого года, здесь, в школе Ступина, он встретится со своим барином Гладковым, и тот решительно, грубо откажет в обещанной прежде свободе, несмотря на просьбы и унижения Ступина.