Арзамас-городок

… В тихих словах жены очередные новости — городок мал, все друг у друга на виду и на слуху.

— Еще чашечку, Александр Васильевич?

— Пожалуй, мой друг. А Клавдинька где, что не чаевничает.

— Видела я давеча, что мадам Жукова мимо наших окон с папкой прошла, не в галерее ли над штудиями маются.

Ступин всегда испытывал приятное волнение, когда видел жену за чаем. Отрешенная в этот час от забот и хлопот, она открывалась ему близкой, желанной. В своем розовом капоте и таком же чепчике с накрахмаленной оборочкой, с легким румянцем на полном чистом лице, выглядела такой домашней. И хотелось, как в дни давней молодости, говорить ей что-то игривое, обоих волнующее.

Екатерина Михайловна отодвинула от себя чашку, вытерла платком припотелое лицо, легко обронила пробные слова:

— Что-то зажилась Мария Семеновна у родителей, каково-то муженьку в Ардатове. Он там ведь выборным судьей?

— Да, судит-рядит других, — Александр Васильевич вздохнул. — Надо бы и о себе произвести пристрастное следствие… Гуляка! Вон, братец его у нас в казначействе — очень даже исправный человек!

Только разговор наладился — обеспокоил дежурный по школе: приехал московский купец Бебин, привез краски, ждет в прихожей.

— Ступай, проси купца в кабинет.

… В галерее, в зале гипсов, на теплом фоне окрашенных стен белели литые мускулы «Гладиатора», хорошо освещенное лицо «Лаокоона», в тени дальнего угла молодой «Бахус» жаждал вина и веселья, а в другом, ближнем углу, на обрезной канелюрованной колонне толстенький «Амур» безвестного автора лукаво готовился выпустить верную стрелу любви…

Мария Семеновна Жукова и Клавдинька уже давненько за работой, приустали от напряженного внимания — учебные рисунки всегда даются трудно, не скоро. Громко шуршат итальянские карандаши по толстой зернистой бумаге. В теплой тишине слышно, как медленно ходит наверху, на антресолях, в своей комнате Рафаил Александрович Ступин.

Жукова вздохнула.

— Однако, как мажется этот итальянский!

— Не говорите, Мария! — Клавдинька обрадовалась, что наконец-то Жукова заговорила. Она бросила «конопатить» свой рисунок.

— Отец как-то рассказывал: в академии, бывало, сидят они вот также в классе гипсов — лица, как у трубочистов от этого карандаша, а руки только в бане отпаривались. У вас-то очень выразительно получается, а у меня та-ак…

— Я, кажется, увереннее работаю кистью. Когда-то Александр Васильевич настоятельно советовал не торопиться к краскам, они, дескать, потом желанной наградой. Начально рисунком овладеть должно — все начинается с карандаша… Ну-с, а как ты тут, Клавдинька, в этом отцовском рассаднике талантов. Расцвела, право, расцвела. Женихи не приступают? Слыхала, вокруг тебя такое обожание…

— Какие женихи! Что принесу благородному-то в приданое? Дочь художника, считайте бесприданница! Да и купеческий сын не польстится. А за приказного идти не хочется, сами знаете, какой это народец нестойкий…

— Небось, в тебя все ученики отца влюблены! Да и мудрено ли!

Клавдинька вытирала холстинкой пальцы, в простодушии своем, призналась:

— Ой, мадам Мария… Я уж как на духу. Все, кто постарше, заглядываются. А особливо Николинька Алексеев да Гриша Мясников. Но какая разница! Николинька — этот пять раз на дню дорогу заступит и улыбнется, а Гриша… Я понимаю: крепостной, знает свое положение, но все же очень уж робок.

— Да, ему открыться нелегко. Ну вот, немного еще поработаю строчкой, уберу лишнее и на том кончу.

— Простите за любопытство, мадам. Вы-то как? Хотя о чем я, у благородных людей…

Жукова затенила свое лицо грустью.

— Беды и печали и нас не минуют, Клавдинька. Коротко скажу: не задалось мне замужество.

— Разумник — имя мужа вашего — значительное…

— Не случилось соответствия. Теперь совсем от меня отошел. То ночами сидит в Ардатове за картами, то уедет на Выксу, а там круглый год колесо праздника вертится. Театр, актрисы, бесконечная вереница гостей и очень много вина… Чем занимаюсь — читаю да мараю бумагу. Одним утешением сынок Васенька. Скоро повезу в Петербург, в гимназию готовить.

Мария Семеновна замолчала и пожалела, что наговорила, пожалуй, этой счастливой хорошенькой девушке лишнего.

В тишине опять послышались размеренные шаги Рафаила Александровича на антресолях.

— Видела, как сюда шла, твоего брата, показался он мне взволнованным…

Клавдинька торопилась, тоже заканчивала рисунок. Не задержалась с ответом:

— Это он вам рад, знаю. Он так почтительно говорил о вас однажды, Мария Семеновна…

— Вот как. Братец ваш в возрасте, отчего не обзаводится семейством?

— Да тоже вот… Богатая за бедного художника не пойдет… Впрочем не знаю, не знаю!

В зал вошел Григорий Мясников. Русоволосый, среднего роста, он хорошо держался, ученик старшего возраста. На нем хорошо сидел сюртук темно-зеленого цвета, полосатые нанковые панталоны были заправлены в сапоги со светлыми отворотами. Жукова тотчас увидела на юноше красивый жилет, черный тафтяной платок на шее.

Григорий слегка поклонился.

— Простите, мадам, Клавдия Александровна, что задержался, ребята в классе задержали.