Асафетида

Пока доехали до Пскова, я еще дважды засыпал и просыпался с криком. Снаружи совсем стемнело. Автобус распахнул двери на платформе для пригородных рейсов. Мы выбрались не спеша, пропустив вперед всех, кроме столетней старушки с тросточкой, которой Точкин, успевший забежать вперед, помог слезть на перрон со ступеней.

Вокзал, даже если он расположен в центре, это всегда окраина. Неподалеку от посадочных платформ о политике спорят таксисты-бомбилы, и о чем-то личном — торговец фруктами и торговка пирожками с алюминиевым, как в школьной столовке, лотком. Цыганка торгует с рук «золотом».

Городской транспорт на автовокзал не ходит — нам нужно идти к железнодорожному. Два вокзала разделяет парк с тусклыми винтажными фонариками. Когда мы миновали его и оказались перед «царской» часовней, Точкин мелко перекрестился. Вытянутая вверх постройка с таким же непропорциональным куполком не так давно появилась перед зданием ж/д вокзала в память об императоре Николае II, который 2 марта 1917 года по старому стилю подписал отречение от престола на Псковской станции.

В отличие от часовни пивная на остановке возникла здесь, вероятно, одновременно с самой остановкой, то есть в незапамятные советские времена. С тех лет, видно, пьянствовала в ней и публика, которая сейчас вывалилась на перекур. Один из бородатых курильщиков шагнул ко мне и по-свойски, без преамбулы, попросил денег. Я молча отвернулся и заметил на остановке солдата в форме Великой отечественной. Он сидел на вещмешке и читал пожелтевший газетный листок. Внезапно один из пьяных подошел к нему и что-то спросил. Солдат ответил и, продолжая говорить, поднял глаза на перрон, который выглядывал из-за старинного здания вокзала. Что было дальше, я не видел: к остановке подъехал наш семнадцатый номер.

По дороге до Завеличья Николай то и дело справлялся о моем самочувствии и в последний раз предложил сопроводить меня до больницы уже в подъезде, когда я остановился у ящика вытащить почту. Услышав от меня в ответ очередной, примерно десятый по счету, вежливый отказ, он тяжело вздохнул и пошагал к себе.

Вместе с квитанциями на квартплату в ящике лежал казенный конверт. Сразу в прихожей я распечатал его. Письмо сообщало о том, что мое заявление на пенсию по утрате кормильца получило отказ по причине несоответствия сведений, предоставленных гражданином, то есть мной.

Я поразмыслил немного и набрал тетю Зину.

— Перед тем, как в собес идти, надо было мне позвонить, — первым делом упрекнула она. — У тебя в свидетельстве о рождении ошибка: дата правильная указана, а место — нет.

— Почему?

— Специально так сделано.

— А правильное какое? — Спросил я.

— «Красная Русь» правильное.

— «Красная Русь»? — Переспросил я. Мне не хотелось говорить о сегодняшней поездке.

— Колхоз такой был, от Порхова недалеко.

— А мои родители?

— Мать погибла.

— А отец, инженер на «Векторе»? Или это тоже неправда?

— Неправда, — подтвердила тетя Зина. — Не был он инженером. Попович ты, Ваня, вот кто. Отец твой в «Красной Руси» церковь строил, служить потом в ней собирался. Его Георгием звали, мать твою — Татьяной, а фамилия твоя настоящая — Филаретов.

— Потом в Остров переехали?

— Ты переехал. С Машей. Бабушкой то есть. Не родной ты ей, — выдала она, помолчав. — Давно надо было сказать. Родители твои соседями ее были. Дверь в дверь. Она слышит раз, младенец у них надрывается: не как обычно, а как будто случилось что. Без стука вошла и видит в прихожей: поп заслонку печную отворил и ребеночка, тебя то есть, в печку пытается запихнуть. Ты, бедненький, ручками цепляешься, голосишь, а он тебя кочергой по ручкам — чтоб не цеплялся, значит. Маша ему кричит: «Ты что же, батюшка, с сыном творишь!» А он ей: «Не сын он мне, сжечь его надо». В молодости-то Маша крепкая баба была, кочергу у него выдернула из рук да по вершку приложила. Сильно. Испугалась, что насмерть, да послушала: дышит — видать, грива спасла. Татьяну пошла по квартире звать. Подозревала, что он и с ней что-то сделал, а оказалось, что она сама с собой сделала: глядь в уборную — в петле висит. Живая еще была, да не успели спасти.

Когда поздним вечером подруга с незнакомым младенцем на руках появилась у них на пороге квартиры в Острове, тетя Зина вместе с дядей Лешей стали уговаривать ее отнести ребенка в милицию, но бабушка ни за что не соглашалась, и в конце концов подбила тетю Зину на авантюру с опекунством. Та уже была начальницей в островском ЗАГСе и оформила бабушке документы на чужого внука, а дядя Леша по своему милицейскому ведомству уладил дела с пропиской. В Острове бабушка устроилась на конденсаторный завод «Вектор», но, пока не получили жилье, мы гостевали у них почти полгода.

Из дальнейшего рассказа я узнал, что Георгий в «Красной Руси» был арестован. Его признали виновным в убийстве родного сына, но вместо тюрьмы направили на принудительное лечение.

— Куда?

— В Богданово. Куда ж еще?

— А он жив?

— Не слыхала, чтоб умирал, но и, что живой, не слышала. Вряд ли. Двадцать лет прошло. Никак, познакомиться хочешь?

— Нет, конечно.