Асьенда

Месса тянулась бесконечно долго. Бессонница тяжелым грузом отпечаталась у меня на лице – хрупком и болезненном, будто синяк. Когда падре Висенте наконец отпустил нас с миром, я подошла к боковому нефу, где находилась часовня Девы Марии Гваделупской. Деревянное лицо Хуана Диего только недавно выкрасили, и его глаза с темными зрачками взирали вверх в упоении. В руках он держал накидку, осененную изображением Девы, к его ногам падали резные красные розы.

Я преклонила колени на скамье и достала из сумки четки – Родольфо подарил их мне в день свадьбы. Я пробежала пальцами по распятию и первым пяти бусинам, расслабив при этом плечи, и подняла лицо к Деве Марии, как будто настраивалась читать полный розарий[21].

Позади зашуршали юбки Паломы. Она комкала в руках носовой платок и поглядывала на дверь, откуда в церковь проливался свет белого дня. Мне было хорошо знакомо это нетерпение. Сколько раз я с таким же тоскливым выражением лица смотрела на открытую дверь церкви и наблюдала, как свободно передвигаются за ней людские силуэты?

– Ступай, если хочешь. На рынок или к подругам. Я еще побуду тут, – сказала я и, помедлив, добавила: – Сегодня день рождения моего отца.

Папин день рождения был в апреле, но об этом никто не знал. Даже Родольфо.

Палома резко вскинула голову, ее рот сочувствующе округлился.

– Прошу прощения, донья Беатрис, я и не знала, что это сегодня…

Так, значит, слугам была известна моя печальная история.

Я одарила Палому слабой улыбкой и отпустила ее, после чего принялась читать первую молитву Аве Мария, отсчитывая пальцами деревянные бусины. Эхо быстрых, птичьих шагов Паломы все удалялось от меня. Радуйся, Мария, благодати полная! Господь с Тобою. Из-за двери доносилось бормотание. Благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего Иисус. Голоса затихли.

Раздался скрип тяжелых деревянных дверей; усталые и довольные собой, они с грохотом закрылись. Я подняла голову и заморгала, пытаясь приспособить зрение к сумраку.

От дверей отступила стройная фигура падре Андреса. Одним едва заметным кивком он указал на деревянную исповедальню, которая находилась прямо напротив часовни Девы Марии.

Благодаря таинствам мы понимаем, что не одиноки.

Ну, конечно.

Поднимаясь, я медленно перекрестилась. Лишь шорох юбок и стук шагов падре Андреса заполняли тихую полость церкви. Когда я подошла к исповедальне, он уже скрылся внутри.

Дерево пахло свежим лаком; в исповедальне было тесно и тепло, но меня это не смутило. Я словно ступила в торжественную тишь чужих мыслей. Я опустилась на колени – юбки улеглись следом – и приблизилась к решетке, разделяющей стороны исповедальни.

– Простите меня, падре, ибо я согрешила, – пробормотала я, по привычке опустив подбородок.

– С этим домом что-то творится.

Я вскинула голову. После того как падре Андрес побывал в моем доме, я узнала, что голос у него низкий, с легкой хрипотцой, как будто только после сна. Сейчас же в его голосе гудело волнение. Я крепче сжала сцепленные руки, будто в яростной молитве.

– Слава богу, – прошептала я. Слова прозвучали задушенно, горячие слезы подступили к глазам и застыли там, обжигая их. – Вы понимаете.

– Я почувствовал это сразу же, как прошел через ворота, – сказал падре Андрес. – Раньше такого не было. Моя тетя – кухарка доньи Хуаны, и раньше я…

В дверь исповедальни резко постучали.

Я дернулась.

– Carajo[22], – выругался падре Андрес.

В изумлении я поднесла руку ко рту. Священник? Сквернословит?

– За ризницей есть кладовая, – прошептал он. – Поговорим там. Я…

Исповедальню залил свет.

– Падре Андрес!

Он повернул голову к двери, и прядь прямых черных волос упала ему на глаза. Внешность падре привлекла мое внимание еще в нашу первую встречу – да и как могла она не привлечь, если солнечный свет разливался по нему, словно по святому с картины? Сейчас же, скрытая за решеткой исповедальни, я могла наблюдать за ним незамеченной. Тень вырезала его точеные скулы и строгую линию орлиного носа. Чувствительные глаза орехового цвета пытались привыкнуть к свету. Падре Андрес нахмурился, глядя на кого-то, кого мне не было видно.

– Падре Висенте, прихожанка желает исповедоваться, – искренне и невинно заявил он.

Падре Висенте. В груди все сжалось.

– Тогда почему же вы здесь? – Тон падре Висенте был потрясенным, обвиняющим.

Очевидно, принятие исповедей не входило в обязанности падре Андреса. А значит, он не являлся полноправным приходским священником. Может, был слишком молод, а может, этого не позволяла смешанная кровь, ведь в приходе всем заправляли священники-креолы вроде Висенте и Гильермо.

Падре Андрес моргнул и уже открыл рот, чтобы ответить, но вместо этого схватил что-то в исповедальне и быстрым движением вытянул на свет книгу.

– Все дело в молитвеннике. Падре Гильермо одолжил его и, наверное, по случайности оставил тут.